Гусар на крыше

По его словам, эпидемия самым безжалостным образом опустошила этот городок с населением в две или три тысячи человек. Он, кажется, расположен в низине с очень нездоровым климатом, на берегу пересыхающей летом речушки. Питьевой воды там едва хватает на самое необходимое. Кучи нечистот в Сен — Дизье — вещь совершенно обычная. И достаточно потянуть носом, чтобы расшифровать иероглифы, сообщающие о местоположении отхожих мест. Люди там мерли как мухи. В живых осталось, кажется, не больше четверти жителей городка, совершенно отупевших, смирившихся со своей участью и даже вполне удовлетворенных этой растительной жизнью без будущего.

— Похоже, что веселого там мало. Мне посоветовали обойти это место стороной. Увидев женщину, я позволил себе обратиться к вам, чтобы предупредить.

Несмотря на непринужденность манер, он скромно остался стоять на обочине дороги. Анджело отнес его к категории мужественных и проницательных мизантропов.

— Мы уже получили об этом предварительное представление, — ответил он ему и рассказал о том, что с ними случилось в деревне.

— Меня это не удивляет, — сказал мужчина. — Не будь у вас вашего хладнокровия и пистолетов, они бы всенепременно с вами разделались. Я тоже знаю, чего стоят эти славные люди. Возможно, в нормальное время вас бы встретили самым гостеприимным образом. Заметьте, что это весьма вероятно. Остается только узнать, не является ли нормальным то, что мы сейчас наблюдаем. Я видел одну обезьяну, которую научили курить трубку. Кнутом можно добиться чего угодно, и даже сделать этих славных людей вполне безобидными.

— Извините за нескромный вопрос, — сказал Анджело, — вы издалека идете?

— В вашем вопросе нет ничего нескромного, — ответил мужчина. — Что мы все — и вы, и я — делаем на дорогах? И спрашивать не надо, все и так ясно: мы удираем. И естественно, что едем мы издалека. Я уже два месяца в дороге. Я еду из Марселя.

Это была целая экспедиция. Он выехал из города в конце августа, когда болезнь свирепствовала там самым безжалостным образом. Каждый день в городе умирало на восемьсот-девятьсот человек больше, чем обычно. Продукты продавались из-под полы по бешеным ценам. Как и везде, сборщиков трупов, могильщиков и даже санитаров вербовали по тюрьмам. Люди умирали не только от холеры, но и от самых разных причин. Мародеров расстреливали. Было так просто стать мародером. Крепкие мужчины каждый день убивали по семь-восемь отравителей водоемов. Кое-кого из обывателей ловили с поличным, когда те сыпали зеленый порошок у входа в дома и даже на прилавки. С ними кончали в два счета. Число проституток, открыто торгующих своими прелестями на бульваре Бэльзэнс, возрастало пропорционально числу покойников. Такое скопление напудренных и накрашенных красоток, вопреки всякому здравому смыслу, пробуждало неодолимые желания. Ведь так легко сказать: «А, будь что будет!» Дело в том, что в городах, не отличающихся особой суровостью нравов, и в Марселе в частности, холера не лишала людей вкуса к наслаждениям. Оставшиеся в живых вдвойне предавались разврату, и за себя, и за умерших.

Этот человек играл соло на кларнете в городской опере. Он рассказал, как целых два месяца он просто трясся от страха. Как и прочие жители города, он все перепробовал. Нужно себе представить, что значит жить в городе, где люди умирают на каждой улице, в каждом доме, на каждом этаже. Человек пытается найти какую-нибудь щель и забиться туда. Либо, напротив, он вдруг ощущает безумное желание расправить члены и, подпрыгнув, как кузнечик, взлететь к узкой полосе чистого неба над улицами. Человек умирает от желания, его терзают все возможные желания сразу. А погода стояла немыслимо ясная и безмятежная, подавляющая своим роскошным великолепием. Морская рябь сверкала то лазурью, то рубинами в потоках золотистого света.

Опера, само собой разумеется, закрылась; у каждого внутри была своя, гораздо более любопытная опера. Кларнетист в конце концов спросил себя, зачем он, собственно, продолжает метаться в этом гниющем на корню городе. Мучительная острая боль в животе (это называется коликой) заставила его наконец решиться. Он рухнул на постель, плакал, стонал, кричал. С противоположной стороны двора, куда выходило окно его спальни, тоже доносились крики. Потом он заметил, что от криков боль у него прошла. С противоположной же стороны по-прежнему неслись крики, хриплое завывание, похожее на рычание львенка, которое издают умирающие от холеры в момент агонии. Это его окончательно вылечило. Он почувствовал, что совершенно здоров, и сил у него в десять раз больше, чем раньше. Он понял, что холеру можно выдумать, что он только что и делал, а стало быть, лучше отправиться в путь, выдумывая по дороге что-нибудь менее страшное. У холостяка масса возможностей.