Гусар на крыше

За длинными крышами монастыря виднелась квадратная башня, увенчанная пикой, напоминавшей то ли громоотвод, то ли древко знамени. Там Анджело еще не был, а потому и отправился туда с первыми же лучами солнца.

Это была небольшая колокольня. Изъеденный дождями и ветрами деревянный навес над колоколами позволил без труда пробраться в их жилище. Оттуда приставная лесенка вела к винтовой лестнице, которая упиралась в дверь. Она была не заперта и вела в боковой придел церкви.

Проникавшие сквозь витражи лучи восходящего солнца освещали картину поспешного бегства. На главном алтаре не было ни канделябров, ни покровов; дверца дарохранительницы была открыта. В центре у колонны были свалены в кучу скамейки. Солома и тряпки, оставшиеся от упаковки, ощетинившиеся гвоздями доски и даже молоток и моток проволоки валялись на полу.

Ризница была пуста. Оттуда маленькая дверца вела в монастырь. Монастырские стены окружали заросший лавром и буксом сад, где еще день назад суетилась монастырская братия. Стены были так высоки, что листва сохраняла здесь свою прохладу и ароматную свежесть.

Дойдя до поворота галереи, окружавшей сад, Анджело увидел распростертое в противоположном конце на каменных плитах тело. Он уже так привык к трупам, что спокойно направился к нему. Но тело вдруг зашевелилось, село, потом встало. Это была старая монахиня, круглая как бочонок. Два кустика черных усиков украшали ее верхнюю губу.

— Что тебе надо? — спросила она.

— Ничего, — ответил Анджело.

— Что ты здесь делаешь?

— Ничего.

— Ты боишься?

— Смотря чего.

— Ах, ты, значит, из тех, кто чего-то боится, а чего-то нет! А ада ты боишься?

— Да, мать моя.

— Так разве тебе этого мало? Будешь мне помогать, сын мой?

— Да, мать моя.

— Да благословен будет Господь в благости Его! Он не мог меня оставить. А ты сильный?

— Не такой, как обычно, потому что я уже несколько дней не ел досыта, но я готов сделать все, что смогу.

— Не хвастайся. А почему ты не ел досыта?

— Я заблудился в этом городе.

— Все заблудились в этом городе. Все заблудились везде. Так ты полагаешь, что будешь сильным, если поешь?

— Мне кажется.

— «Мне кажется». Это правильно. Ну иди, ешь.

Она дала ему козьего сыра. «Похоже, что здесь не едят ничего, кроме козьего сыра», — подумал Анджело.

У нее был усталый вид. Она морщила лоб, о чем-то напряженно думая.

— Ты посланец?

— Нет.

— Что ты можешь об этом знать?

— Ничего, мать моя. Не придумывайте.

— Ничего? Какая гордыня!

Хотя она сидела на стуле в этой маленькой белой келье, казавшейся еще белее из-за этажерки с головками козьего сыра, на которую падал солнечный луч, она пыхтела так, словно карабкалась по склону холма, и ее губы, как у некоторых стариков во сне, выдували маленькие пузырьки слюны.

— Я на тебя надену смирительную рубашку. На, надень-ка это.

Это был длинный белый балахон, вроде тех, что носили перевозчики трупов.

— Дайте сначала сапоги надеть, — сказал Анджело.

— Поторопись и возьми колокольчик.

Она встала и ждала, опираясь на толстую дубовую палку.

— Ну, пошли!

И она двинулась впереди него вдоль монастырских стен. Потом открыла дверь.

— Выходи, — сказала она.

Они очутились на улице.

— Ну а теперь звони в колокольчик и шагай, — сказала она. И добавила почти нежно: «Малыш!»

«Вот я и на улице, — подумал Анджело. — С крышами покончено».

Взмахи колокольчика поднимали целые тучи мух. Знойный приторно-сладкий воздух обволакивал губы и ноздри чем-то маслянистым.

Они шли от одной улицы к другой. Все было пустынно. В одних местах стены и зияющие провалы коридоров откликались на звон колокольчика гулким эхом, а в других — слабым дребезжанием, будто приглушенным толстым слоем воды.

— Звони, — говорила монахиня. — Не ленись! Звони! Звони!

Большая, монолитная как скала, она передвигалась довольно быстро. Дряблые щеки дрожали под апостольником.

Вдруг открылось окно, и женский голос позвал: «Сударыня!»

— Теперь иди за мной, — сказала монахиня Анджело. — Перестань звонить. — На пороге она спросила:

— У тебя есть носовой платок?

— Да, — ответил Анджело.

— Засунь его в колокольчик, чтобы он не звонил. А то получишь в зубы. — И нежно добавила: «Малыш».

Она, словно птица, устремилась к лестнице, и Анджело увидел, как огромная нога ступила на первую ступеньку.

Наверху были кухня и альков. У окна, откуда их позвали, стояла женщина и двое детей. Из алькова доносился звук, напоминающий шум кофейной мельницы. Женщина показала на альков. Монахиня раздвинула занавеси. Распростертый на постели мужчина, оскалившись, скрежетал зубами, словно пытаясь разжевать их. Он так дрожал, что соломенный тюфяк под ним скрипел и трещал.

— Ну, ну! — сказала монахиня. Она обняла мужчину. — Ну, ну! — сказала она, — немного терпения. Все туда приходят, подожди. Сейчас, сейчас. Не торопись, все придет само собой. Потихоньку, потихоньку. Всему свое время. — Она провела рукой по его волосам. — Ты торопишься, торопишься, — говорила она, положив свою тяжелую руку на его колени, чтобы он не так бился о деревянные края кровати. — Вы только посмотрите, как он спешит. Каждому свой черед. Подожди. Ну вот уж и пора. Иди, иди с Богом.