Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева

Коснувшись четырьмя пальцами одного из углов треуголки, арагонец возвращается к своим делам. А де ла Роча подходит к леерам штирборта и, оперевшись на одну из четырех установленных на ахтердеке восемнадцатифунтовых английских каронад[36] (на каждой – заводское клеймо: Carron Iron Company), оглядывает рассыпавшуюся за ночь смешанную эскадру. Еле ползя, потому что ветер совсем слаб и дует порывами, да и волнение затрудняет ход, тридцать три ее корабля мало-помалу выстраиваются в боевой порядок – дугу, растянувшуюся от десятой до двенадцатой мили норд-вест от мыса Трафальгар. Чтобы поскорее добраться до своего места в строю, одни подняли все паруса, другие маневрируют, пытаясь поймать ветер; те, кто оказался с подветренной стороны, стараются встать к ветру и удержаться на месте. Предутренняя мгла рассеялась, стало совсем светло, и теперь можно охватить взглядом почти всю дугу: впереди, к зюйду, эскадра наблюдения во главе с «Принсипе де Астуриас», на борту которого находится адмирал Гравина, а рядом с ним «Альхесирас» – там французский контр-адмирал Магон – и еще десяток испанских и французских линейных, по большей части семидесятичетырехпушечных кораблей. Среди кораблей центра (их четырнадцать – это основные силы, или вторая эскадра) выделяется черный корпус стодвадцатипушечной «Санта-Аны», которой командует генерал-лейтенант Алава, а чуть ближе, почти бок о бок, расположились восьмидесятичетырехпушечный «Бюсантор» (на нем держит свой флаг адмирал Вильнев, командующий объединенной эскадрой) и величественная «Сантисима Тринидад» (под командованием генерала Сиснероса и своего капитана Уриарте) – гордость испанского флота, построенный в Гаване, единственный в мире четырехпалубный корабль, несущий на борту сто тридцать шесть орудий. Его мощный корпус раскрашен красными и черными полосами, а не уставными желтыми и черными, как у большинства испанских кораблей: мачты желтые, каюты фарфорово-белые с синим, бак и твиндек – оливково-терракотовые, чтобы в бою пятна крови не бросались в глаза.

– Чтобы все было разумно, немарко, но fashion[37], – изрек в свое время очередной министр. – Чтобы наши ребята не скисали, когда их начнут крошить, а продолжали кричать: «Да здравствует Испания!» и все такое.

Было бы слишком – и это отлично известно капитану де ла Роче – желать, чтобы подобный корабль, восхищающий и союзников, и врагов, построенный из испанской и американской древесины на отличных верфях, имел еще и команду, себя достойную. Иначе мы не говорили бы о той старой, всеми третируемой Испании, где прежняя политика маркиза де ла Энсенада, возвысившая ее до уровня морской державы, уже давно погибла от рук череды сменявших друг друга министров, которые, казалось, больше работали на врага за фунты стерлингов (и такие случаи действительно были), чем на благо своих соотечественников. К этому следует прибавить обычное положение вещей – повсеместную коррупцию, офицеров, опытных, но лишенных моральных стимулов и жалованья; матросов, порабощенных, неподготовленных, не видящих цели, из-под палки отдающих полжизни службе: единственное будущее для них – это смерть, увечья, нищета и жалкая старость. В отличие от французов с их свежим патриотизмом, новенькой Империей, ле-жур-де-глуар-эт-арривэ[38] и прочей параферналией, с правом на деньги своих пленников и на пунктуально выплачиваемое жалованье, или от англичан – отлично подготовленных профессионалов (ни один из их офицеров, независимо от его заслуг, связей или отсутствия таковых, не допускается к командованию более чем двадцатипушечным кораблем, пока не отбарабанит на море десяток лет), которым платят за пленных, а за особые заслуги повышают вплоть до капитана, после чего они получают дальнейшие звания в строгом соответствии с выслугой лет, сколько бы сражений ни выиграли: полная противоположность испанцам, которые становятся капитанами по очередности, а адмиралами – благодаря связям. А в довершение всего (горько заканчивает про себя де ла Роча), у нас безвольный, ни на что не способный король, королева-шлюха и ее любовник – Годой, Князь мира[39], мадридский красавчик, герой Апельсиновой войны[40], главнокомандующий морскими и прочими силами, каждый день лижущий задницу Наполеону с этими сан-ильдефонсскими договорами[41].

– С вашего позволения, сеньор капитан, – раздается за спиной голос гардемарина Ортиса. – Сигналы с «Формидабля».