Гусариум (сборник)

Дверь со скрипом отворилась, и они вошли в низкий закопчённый придел. Терпко пахло масляной гарью, тускло горели лампады и свечи в киотах. У стен переговаривались люди, кто-то надрывно кашлял. Впереди, под аркой, ярким золотом сверкнул иконостас.

Мякишев, войдя, опустил голову и сделал торопливое движение рукой. Разговоры сразу утихли. На них обернулось десятка два напряжённых глаз. Послышались шепотки.

Мужичок в синем армяке, смяв шапку, выступил вперёд. Заметив военную форму Мякишева, он подошёл к нему, поклонился и робко спросил:

– Моё почтение… Вы, барин, из какого войска будете? Наш или француз?

– Ты это о чём, любезный? – Поручик подозрительно огляделся по сторонам. – Свой я… русский. Шестьдесят шестая пехотная дивизия.

Несколько человек облегчённо выдохнули.

– Слава те, господи! – Мужчина в линялом армяке перекрестился. – Значит, поживём ещё немножко.

Он повернулся к Мякишеву и деликатно кашлянул:

– А ты сам-то откуда взялся, батюшка? Из Демидовского имения? Или из Разумовского? Неужто тебя тоже забыли?

– Что значит «забыли»? О чём это вы вообще говорите?

Мякишев оглянулся на Савелия Игнатьевича. И все взгляды враз устремились на рабочего. Мужчина почувствовал себя неловко в пиджаке, ведь все, кроме них двоих, одеты по-крестьянски.

– Ой, – заголосила вдруг какая-то женщина. – Неужели пастор немецкий? И при входе не крестился, я видела.

– Не дело это, – кивнув, согласился мужичок в армяке. – Чтобы лютерянин в наш храм ходил.

– Он не лютеранин, – возразил Мякишев, но его не слушали.

– А если он наш, почему на божницу поклон не кладёт? – выкрикнул из угла взъерошенный паренёк в монашеской одежде. – Вдруг он ератник[10] и чужеземный лазутчик?

Толпа угрожающе загудела, и каменный свод задрожал от голосов. Савелий Игнатьевич невольно отступил назад.

– Ти-хо! – отрывисто скомандовал Мякишев, и голоса разом стихли. – Ну что вы на человека напустились? Свой он, из мастеровых. Савелием зовут.

Поручик строго оглядел собравшихся:

– А теперь лучше объясните мне, где вокзал? И что это за место?

– Что-то ты диковинное вещаешь, батюшка. – Женщина рассмеялась. – Николу на Кобыле знаю. Никиту Готского – знаю. Троицу Сыромятную тоже знаю. Никакого «гокзала» не знаю… А это новая церковь Вознесения, что на Гороховом поле. И двадцати годков ещё нет, как выстроили. Вот, сидим, ждём. Думаем огненное крещение принять.

Савелий Игнатьевич только сейчас с удивлением заметил сваленные у стен охапки дров.

– Вы уж не взыщите, – продолжал мужичок в армяке. – Но говорят, враг в городе. У нас и огниво приготовлено. Не возьмёт нас антихрист. С детками малыми вместе и вознесёмся.

Поручик вздрогнул и огляделся:

– Вы что, совсем сдурели? Какой вражина?

– Чудно, как это вы, батюшка, такой удалой, а не знаете. – Женщина в платке покачала головой. – Истинно так. Враг иноземный в городе, с целым воинством.

Поручик переглянулся с рабочим и деловито поинтересовался:

– Много врага?

– Несметные тыщи!

– Не врёте? Что ещё известно?

Люди стали наперебой отвечать, шумя, как стая птиц по весне. Савелий Игнатьевич разобрал только слова «безбожники» и «грабят».

Мякишев, наклонившись к рабочему, озабоченно сказал:

– Плохо дело. Грабят уже по всему городу.

– Невозможно, – растерялся тот.

– Не знаю, – хмуро ответил поручик. – Похоже, анархисты, или кто-то ещё, взял верх над вашими. Здешние люди странно себя ведут, но другого объяснения я не вижу.

Взгляд Савелия Игнатьевича упал на охапки дров.

– Скажите, Мякишев… А что они говорили насчёт «огненного крещения»?

Поручик уставился на него.

– А вы не поняли, да?.. Да о самосожжении речь! Как у раскольников. О церкви ведь не говорят в народе – сгорела. Говорят: «вознеслась». А раз так, то и те, кто в ней, по идее, тоже…

– Жуть какая. Это надо остановить, – сказал Савелий Игнатьевич, решительно делая шаг.

Мякишев удержал его за локоть и покачал головой.

– Эй, Савелий Игнатьевич… Вы хотите осчастливить этих людей, а совсем их не знаете и не понимаете… Вот о чём, по-вашему, разговаривают те двое?

Он указал на бородатых мужиков в кафтанах, судя по лицам – отца и сына, тихо шептавшихся в углу.

– Не знаю. – Рабочий пожал плечами. – Наверное, о том, как лучше дать отпор врагу.

– Ага, как же! О свинце они говорят, поняли вы?

– О каком свинце?

Мякишев, пригладив усы, усмехнулся.

– О государственном. Который, по их словам, власти затопили в Красном пруду. И вот они думают, как бы под шумок этот свинец поднять и к рукам прибрать.

– Зачем? – не понял рабочий.

Поручик поморщился.

– Кто его знает, зачем. Может быть, крышу крыть. А может быть, продать тому, кто дороже даст. Они, между прочим, всерьёз обсуждали, сколько за пуд даст этот самый страшный «враг». А вы – общество взаимопомощи и братства… Либэртэ, эгалитэ, фратэрнитэ[11]. Мечтатели и утописты, леший вас дери. Как вы думаете изменить человека, исправить его шкурную природу?! Это никому не под силу.