Гусариум (сборник)

В гусарских моих доспехах нет особого места для кошелька, потому я, всегда имея при себе немного денег, носил их в кивере. Сняв кивер, я вынул из кошелька двугривенный и бросил его в воду.

Очевидно, я ждал, что оттуда прозвучит хриплый дьявольский голос и скажет сердито: «Мало!» Но случилось иначе – из воды вылетела сверкающая рыбешка и плюхнулась в лодку.

– Ахти мне, – прошептал Калинин. – С ними торговать можно!

Однако мысль о торговле с нечистой силой была крамольной, и он, устыдившись, забормотал «Господи, прости мою душу грешную» и перекрестился.

– Что ж это я приобрел, братцы? – спросил я матросов. – Ну-ка, сыщите мне покупку!

Рыбешка была на решетке под ногами у гребцов, с немалым трудом ее в тесноте и темноте изловили и поднесли мне.

Это была минога.

– К чертям такие подарочки! – воскликнул я. – За борт сей же миг!

Миножка полетела в воду.

Ожидание оказалось недолгим – из воды выкинули рыбину покрупнее, так что и найти ее было легче.

– Сырть, – определил купец. – Здешние жители ее вимбой зовут. Рыба вкусная, можно бы и оставить.

– Она всяко-разно дороже, чем одна жалкая минога, – рассудил я. – Стало быть, о ценах там, внизу, понятие туманное, но о том, что деньги на рыбу меняют, здешним чертям известно. И деньги им, очевидно, для чего-то нужны.

Пока я совершал эти финансовые операции, Бахтин убедился, что развернуть «Бешеное корыто» ему не удастся.

Он прогнал от себя самым непристойным образом сунувшегося с утешениями Ванечку Савельева и приказал заряжать единорог. Одному богу ведомо, что бы мы получили из-под воды в ответ на полупудовое ядро. Всякая попытка удержать Бахтина была заранее безнадежна. Потому я отважился на следующий шаг.

В кивере моем, кроме всякого мелкого имущества, была также серебряная ложка. Я достал ее и кинул в воду. Ложек я, если мы выберемся живыми из заколдованной протоки, куплю себе несколько дюжин, а как-то выманить со дна того, кто засел внизу, следовало поскорее.

Я не представлял себе, как вступлю в переговоры с тварью, хватающей весла зелеными чешуйчатыми лапами, однако я был гусар, хоть и отставной, Александрийского полка. За наши черные ментики и доломаны враги прозвали нас «гусарами смерти», и мы всерьез подумывали о том, чтобы украсить мундиры наши знаком «адамовой головы» – черепом с костями. Согласитесь, гусар-александриец, видавший смерть в лицо, не имел права трусить и отступать. А тем более – отступать в присутствии флотских.

В ожидании ответа подводных жителей я потребовал себе фонарь.

Смелость моя передалась матросам. Они не шарахались от борта, как следовало бы в ожидании нечистой силы, а передали мне фонарь и молча смотрели в то место, где ушла в воду моя ложка.

Очевидно, ложка вызвала на дне смятение. Может статься, ее и на зубок пробовали. Или устроили военный совет: для какой надобности сей странный предмет служит? Сомнительно, чтобы на дне протоки варили щи и кашу, а потом хлебали их ложками. Единорог был заряжен, и Бахтин в последний раз посылал поискать ветра в поле благоразумного Иванова, когда из воды высунулась бочка. Она чуть приподнялась, я осветил ее и увидел просверленные в боках дырки.

Не требовалось большой сообразительности, чтобы понять: внутри пуд миног и дохлая кошка!

– Премного благодарен! – громко сказал я. – Да только к миногам у меня душа не лежит! Забирай их себе, хозяин, не обессудь, да и сам убирайся подальше, покамест капитан не начал сажать в жилище твое полупудовые ядра. А лучше всего было бы, кабы ты дал нам дорогу.

– Бушуев, вы последнего ума лишились? – громко спросил Бахтин. – С кем вы затеяли переговоры?

– Со мной! – раздался утробный глас, и на поверхность воды всплыли уста. Сквозь тонкий водяной слой виднелась и вся рожа. Надо сказать, страшенная – с расплющенным носом, в облаке зеленой тины.

– Господи Иисусе! – воскликнул Калинин, но, при всем испуге, сумел удержать матроса, что вздумал прихлопнуть этот морок веслом.

– Уж не знаю, кто ты таков, – обратился я к подводному жителю, – да только не балуй, пусти нас пройти по старице. Не своей волей идем…

– Как же идете? – полюбопытствовали толстые уста, окруженные мелкими пузырьками. – По воде, чай, не ходят, а плавают!

Его русская речь была неуловимо чужой. Как говорят прижившиеся у нас немцы, я знаю – правильно, однако хоть малость – да на свой лад. Этот же выговаривал гласные звуки чересчур протяжно. Прибавляли своеобычия и пузырьки с их легким потрескиванием, и какое-то бульканье в горле у подводного жителя.

– Пропусти, сделай милость, а мы заплатим. Мы люди порядочные, добро ценить умеем, – продолжал я.

– Тебя пропущу, порядочный человек. А лодки пускай до утра постоят. Будет лодочникам впредь наука – не ходить в наши владения.

– Как же я без лодки-то?

– Высадиться тебе на берегу дозволю.