Гусарский насморк

Метла, звякнув веером металлических прутьев, выпала из моих рук, опрокинув стоящее рядом ведро с окурками и всякой другой нечистью. «Тоже мне, солдат! Защитник социализма на передних рубежах! Надо стоять гордо, бронзовея налитой силой мускул, сжимая в руках оружие! А ты стоишь, растерянно растопырив руки, в пыльных сапогах, в заношенной армейской форме со следами штопки на коленях, со сбившейся набок пилоткой!»

Весь шанцевый инструмент так и топорщился своей неприглядностью, выдавая меня с ног до головы.

Я не знаю, случайно или нет юная немка, эта Гретхен, пришла сюда, в парк, арендованный Советской Армией для своих нужд, но, судя по всему, чувствовала она себя здесь уверенно.

Узловатые деревья с вывихнутыми суставами сучьев, с зелёной, болотного цвета корой, пупырчатой, как лягушачья кожа, перестав перешёптываться между собой, замерли в изумлении от появления Красной Шапочки.

Но если есть Красная Шапочка, значит должен быть и Серый Волк…

Красная Шапочка остановилась напротив, с интересом разглядывая меня, улыбаясь, нагнулась и подала в руки эту проклятую метлу с железным гребешком прутьев.

– Гутен таг!

«Гутен таг» – я ещё помнил со школы, так приветствовала нас учительница немецкого языка, входя в класс.

– Гутен, гутен, – пробормотал я, широким жестом показывая – вот мы, мол, какие, русские! Любим во всем чистоту и порядок.

– Ду шлехт зольдат, ист гут менш! – что можно понять, как – если ты плохой солдат, значит, наверняка, хороший человек. – Кристина поправила у меня на голове пилотку, смахнула ладошкой приставшие к погонам соринки и, отойдя на полшага, остановилась, оглядывая мой далеко не боевой вид.

Я показал ей на часы, что мне надо ко времени закончить работу: «Арбайтен! Арбайтен!».

Красная Шапочка подняла большие широкие грабли со сверкающими, как улыбка идиота, зубьями и стала собирать выметенный из парка сор в одну кучу. Плетёная корзиночка, конечно без пирожков, а так, набитая всякой пустяковиной, стояла, прислонившись к дереву. Я вздохнул, опасливо поглядывая по сторонам – не увидел бы кто из командиров – присел на корточки и стал разжигать костёр под кучей хлама. Пламя то вспыхивало, то гасло, и мне приходилось снова и снова, ломая спички, поджигать неловко сложенный костёр.

Христя смотрела-смотрела на мои тщетные усилия, присела рядом, сложила из сухих веточек, коры и мятой бумаги островерхий шалашик, взяла у меня спички, подожгла своё сооружение, и пламя, встрепенувшись, как птица, затрепыхалось, но не привязанное к самому гребню шалашика. Теперь осталось только подкармливать эту птицу, и вскоре там, где топорщилась куча хлама, чернел небольшой холмик пепла.

Аллея была вычищена, мусор сожжён, склянки и пепел я зарыл в землю, прикрыв сверху дёрном. Теперь старшина не подкопается. Я одобрительно посмотрел на Красную Шапочку.

Она стояла передо мной, раскрыв испачканные сажей ладони, показывая тем самым, что надо вымыть руки. Вода была только в помещении клуба, в туалете, и я кивнул головой в ту сторону, что там, мол, есть вассер – вода. Красная Шапочка приветливо закивала головой – «Ферштейн! Ферштейн!» – понимаю! – подхватила свою корзиночку и с весёлой готовностью пошла за мной.

Деревья, обступившие нас со всех сторон, недовольно зашумели, предосудительно закачали головами, трагически заламывая жилистые руки. Потянуло холодком и сыростью. Откуда-то сверху мелкий и частый, как всегда бывает в этих местах, заморосил дождь. Вечер натягивал глухое солдатское одеяло на город, и мы побежали. Двери клуба никогда не запирались. Немцы сюда не заходили, а солдатам казённое имущество ни к чему. Только аппаратная, где работал киномехаником мой друг ефрейтор «Чижик», закрывалась на маленький, вроде чемоданного, замочек, который при желании можно скрутить одной рукой.

С «Чижиком» мы встретились в самом проходе. Он, увидев меня с Красной Шапочкой, поперхнулся глубокой затяжкой, выронил цигарку и затоптался в дверях, пытаясь её затушить сапогом. Быстро захлопав по карманам, он почему-то сунул мне в ладонь ключ, показывая глазами на аппаратную. До этого у меня и в голове ничего такого не было. Не насиловать же Христю, в самом деле! Хотя очень бы хотелось это сделать, но, конечно, не силой, а по-хорошему, чтобы она сама раскрылась, как зелёная почка, ведь не маленькая уже, небось понимает, что солдату надо…

Туалет, разумеется, был мужским, и я, просунув туда свою Красную Шапочку, остался стоять в коридоре, охраняя её плетёную корзиночку, в которой была всякая девичья мелочь, безделица.

«Чижик» сразу куда-то улизнул. Наверно, боится опоздать к ужину – несмотря на свой рост, едок он был ещё тот.

Кристина вышла, пошарила в корзиночке, достала дивный, в розовых кружавчиках носовой платочек, и вытерла ладони. Во всём огромном и гулком помещении мы были одни. Сразу захотелось тесноты и уюта. Замочек в аппаратную, прыгнув в ладонь, раскрылся, и мы поднялись по узкой крутой лестнице в кинобудку, где можно уединиться и тихо посидеть, пережидая дождь на улице.