Гусман де Альфараче. Часть первая

Я спросил счет. Мой спутник сказал, чтобы я не беспокоился, — он, дескать, сам заплатит. Я отошел, подумав, что поступает он так по дружбе, не желая делить на двоих столь малую сумму. В душе и бесконечно был ему благодарен, восхваляя за щедрость, выказанную с самой нашей встречи на дороге, когда он бесплатно подвез меня и накормил.

Думалось мне, что всегда так будет и повсюду отыщется человек, готовый заплатить за меня и подвезти, Я воспрянул духом и все меньше вспоминал родительский кров, словно к мыслям о нем и обо всем, что я покинул, примешивалась ложка дегтя. А пока мой спутник расплачивался, я, не желая дать повод сказать, что преисподняя полна неблагодарных, напоил его ослов, а затем пригнал их обратно к кормушкам, чтобы они съели весь корм до того, как их начнут седлать. Стараясь угодить своему благодетелю, я даже поскреб ослам головы и уши. Пока я с ними возился, мои плащ, который лежал на скамье, испарился, как ртуть на огне или дым в воздухе, исчез прямо из-под рук, только я его и видел. Я заподозрил, что хозяин или погонщик шутки ради спрятали его.

Но дело запахло не шуткой, когда оба они стали божиться, что плаща у них нет и они понятия не имеют, кто мог его взять и где он. Я взглянул на ворота. Они были заперты, и никто их при мне не открывал. Кроме нас двоих с погонщиком да хозяина, во дворе никого не было. Я решил, что, наверно, сам куда-то засунул плащ и просто не припомню куда. Принялся я искать его по всему дому и, пройдя через зал и кухню, вышел на задний двор, где увидел большую лужу свежей крови и рядом шкуру лошака, с еще не отрезанными ножками, парой длинных ушей и передней частью морды. Тут же валялся череп, не хватало только языка и мозгов.

Подозрения мои подтвердились. Мигом позвал я своего спутника и, показывая на остатки от нашего ужина и завтрака, сказал:

— Ну, что ты теперь думаешь о тех, кто питается дома медовыми пряниками и свежими яичками? Не эту ли телятину ты расхваливал так громогласно? Вот он каков, твой хлебосол! Что ты теперь скажешь об ужине и завтраке, которыми он нас попотчевал? Да, славно обошелся с нами плут. Это он-то не продает кота за кролика, а козла за барана, глядит людям прямо в глаза! А еще проклинал хозяйку харчевни за ее мошенничества!

Погонщик был так ошеломлен этим зрелищем, что лишь понурил голову и молча пошел собираться в путь. От огорчения он за весь день не вымолвил ни слова до самого нашего расставанья. А распрощаться нам пришлось с неприятностями, как вы увидите дальше.

Пропажа плаща была для меня не шуткой, как поймет всякий, с кем случалось нечто подобное. А все же я почти обрадовался своей беде, ибо благодаря ей прекратились эти дурацкие взрывы хохота, от которых мне становилось тошно, и погонщик перестал донимать меня своими насмешками. Поэтому я немного осмелел, убеждая себя, что клятвы хозяина, будто он не брал плаща, — вздор. Велико могущество разума: даже слабым он придает силу и отвагу. Я стал настойчиво требовать у хозяина свой плащ, а он только шуточками отделывался. Наконец я вышел из себя и пригрозил ему судом, но пока еще и пальцем его не тронул и даже не заикнулся о том, что приметил. Видя, как я молод, беззащитен и беден, хозяин распетушился, стал кричать, что высечет меня, и осыпать всякой бранью, как то свойственно трусам. Но даже кроткий агнец впадает в ярость, когда его оскорбляют; слово за слово, мы разгорячились, и я, как ни был слаб и юн, отбил от скамьи полкирпича и швырнул в хозяина; если бы тот не спрятался за столб и удар мой настиг его, я был бы отомщен. Но плуту удалось увернуться и забежать в дом, откуда он тотчас же вышел с обнаженной шпагой в руке.

Полюбуйтесь на этого зверя, которому уже мало его огромных страшных лап, чтобы совладать с моими слабыми, детскими ручонками! Он уже забыл об угрозе высечь меня и теперь собирается напасть с оружием — на меня, глупого, безоружного птенца. Хозяин стал наступать, но я, напуганный всем происшедшим, успел запастись двумя булыжниками, которые выковырял па мощеном дворе. Заметив, что в обеих руках у меня по камню, хозяин остановился. Крики и шум на постоялом дворе всполошили народ во всем околотке. Сбежались соседи, за ними альгвасилы, писцы и целая толпа всякого народа.

В селении было два алькальда[82], и оба явились на место происшествия. Каждый хотел забрать это дело в свои руки. Писцы, заботясь о своей выгоде, уверяли каждого из них, что дело надлежит расследовать именно ему, чем довели обоих до неистовства. Спор о том, кому достанется разбор дела, перешел в стычку не менее ожесточенную и шумную, нежели прежняя. Обе стороны извлекали из могил предков, честили матерей, не щадили и жен, перечисляя все их грешки. Вероятно, они говорили правду. Но ни один не слушал другого, да и все мы друг друга не слушали.