Гусман де Альфараче. Часть вторая

Был изгнан Сципион Назика[56], в награду за то, что избавил родину от тирании Гракхов. Ганнибал[57] умер в изгнании. Изгнан был Камилл[58], человек столь доблестный, что его называли вторым основателем Рима, ибо он дал свободу согражданам и в их числе своим врагам. Лакедемоняне изгнали Ликурга, мужа науки и совета, подарившего им законы. Мало того: они забросали его камнями и выбили ему глаз[59]. Афиняне без всякой причины изгнали с позором своего законодателя Солона[60] и заточили его на острове Кипре; та же участь постигла великого полководца Трасибула[61]. Вот какие люди подвергались изгнанию. Эту кару древние применяли к мужам благородным и знатным как тягчайшее для них наказание.

Я знавал одного юного воришку, которого по малолетству нельзя было наказать по всей строгости закона; его многократно приговаривали к изгнанию, но он этому приговору не подчинялся; ничего, кроме съестного, он не крал и не представлял большой опасности для жителей, и поэтому суд, видя, что выдворить его из города невозможно, постановил надеть ему на шею колодку с бубенцом, чтобы, заслышав звон, люди остерегались, зная, кто хочет к ним пожаловать. Это было правильное и остроумное наказание.

Из приведенных примеров видно, как тяжко изгнание для достойного человека и какой это пустяк для проходимца, у которого под каждым кустом отчий кров, а родина там, где сподручнее воровать. Явившись в чужой город, где никто не знает их повадок, они пользуются случаем и безнаказанно занимаются своим ремеслом.

Не знаю, куда смотрят те, кто выносит подобные приговоры. Уж лучше бы воров пускали гулять по городу с бубенчиком или другим каким знаком, а не отправляли туда, где никто их не знает, дав им полную свободу грабить людей. Нет, нет! Не годится так холить и нежить в благоустроенном государстве воровское сословие. Надо, напротив, сурово карать даже за мелкие кражи: пусть за это ссылают на галеры, определяют в каторжные работы и приговаривают к другим длительным наказаниям, смотря по тяжести вины. Если же проступок не так уж велик, то вора надобно припугнуть, как и делается во многих странах, где на спине преступника выжигается клеймо, по которому можно опознать его в случае повторной кражи.

Тем самым они носят на себе свой приговор, и люди знают, кто они такие и как с ними обращаться. Если же преступление повторится, то и возмездие будет тяжелей. Страх удержит многих от соблазна, а это значит, что наказание вразумило и исправило преступника, ибо он боится попасть на виселицу. Вот это и есть правосудие; все же прочее — одно баловство и потачка судейским крючкам, чтобы они могли грабить не хуже самих грабителей; решусь ли сказать, что иной раз нарочно отпускают вора на свободу, чтобы он опять занялся воровством и можно было бы снова отнять у него добычу и присвоить себе.

Нет, лучше мне попридержать язык. Я всего лишь человек, немало натерпелся от чернильного племени, и неровен час опять попаду к ним в лапы. Тогда уж не жди пощады! Они расправятся со мной по-свойски, ибо им никто не указ.

Моего воришку отпустили. Он назвал главного зачинщика, сказал, куда негодяй направился, и с тем, не считая прогулки по городу, был выпущен из тюрьмы; я же остался в темнице нищеты и… Спокойной ночи, дорогой читатель! Завтра, когда рассветет, я поведаю, что случилось со мной далее, если предыдущее не отбило у тебя охоту узнать последующее.

КНИГА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ ГУСМАН ДЕ АЛЬФАРАЧЕ ПОВЕСТВУЕТ О СВОИХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ В ИТАЛИИ И О ТОМ, КАК ОН ВЕРНУЛСЯ В ИСПАНИЮ

ГЛАВА I Гусман де Альфараче выезжает из Сиены во Флоренцию и, повстречавшись с Сайяведрой, берет его к себе на службу; тот рассказывает дорогой много удивительного о Флоренции, а по прибытии туда показывает Гусману город

Фокион[62], один из мудрейших людей древности, был столь беден, что с большим трудом поддерживал свое существование. И всякий раз когда о философе заходила речь в присутствии тирана Дионисия[63], его злейшего врага, деспот начинал глумиться над мудрецом и обзывал его нищим, полагая, что худшего оскорбления не бывает. Когда некто уведомил об этом Фокиона, он нисколько не был уязвлен и, посмеиваясь над тираном и его глупостью, сказал: «Дионисий, конечно, прав, называя меня нищим, ибо я действительно весьма беден; но он еще беднее меня, и поистине ему следовало бы стыдиться себя и своей позорной нищеты: у меня нет лишь денег, зато друзей сколько угодно; стало быть, я имею главное и не хватает мне сущего пустяка; у него же денег без счету, а друзей вовсе нет: ведь мы не знаем никого, кто бы называл себя его другом».