Гусман де Альфараче. Часть вторая

Если же поживиться было совсем нечем, мы принимались за шелковые или парчовые балдахины или покровы, ибо никогда не оказывали обидного предпочтения чему-нибудь одному. Напротив, «чем больше мавров, тем богаче трофеи», и мы потихоньку уносили штуку, а то и две, дорогой ткани. Затем, не откладывая в долгий ящик, кроили корсажи, нарядные мешочки, детские карманчики и многое другое в том же роде, да так, что ни одна ниточка не пропадала даром.

Таким манером мы подходили все ближе к столице, прослышав, что ожидалась церемония въезда нового вице-короля; на подобные торжества, на бои быков и ярмарки мы, если надо, отправлялись за сотни миль. Дорога обходилась нам дешево. Мы прибывали на место с запасом отборных кур, каплунов, цыплят, домашних голубей, свиных окороков и ценных вещиц, словом, всего, что могло пригодиться. Как известно, умный гость приходит засветло; до вечера мы успевали обследовать все окрестные заборы и калитки, выясняя, где что есть, обычно под предлогом, будто собираем на бедного студента, которому не на что вернуться домой; метили не на доброхотные даяния, а на то, что плохо лежит; а тем временем составляли опись всех курятников, чтобы подготовить опустошительный набег.

Для постоялых дворов и хуторских усадеб у меня был заведен набор весьма крепких лесок с тонким крючком на конце. Достаточно было нацепить на него корочку хлеба или полюджины пшеничных зерен, и куры ловились на диво. Ни разу не бывало, чтобы с этой снастью я не выудил рыбешки изрядного размера. Если даже попадался гадкий трактир, в котором решительно нечего было стащить, мы все-таки никогда не садились за ужин без отлично зажаренного куска телятины, выбранного по собственному вкусу из самого лучшего и первосортного товара, какой только встречался нам по дороге.

В первые дни по прибытии в Неаполь дела наши шли как нельзя лучше. Мы поработали на славу, с большой пользой и прибылью. Я оделся с головы до ног; теперь всякий примял бы меня за отпрыска знатной фамилии, ибо наружность моя могла хоть кого ввести в заблуждение. И если бы столь блистательное начало, подобное торжественному открытию копейных игр, когда все горит ярью и золотом, блещет великолепием и роскошью, не завершилось плачевным концом по собственной моей вине и дурацкой прыти, я бы ныне забыл, что такое нужда. Впрочем, спасибо и на том, что ноги унес и шкура цела.

Сам я виноват, что упустил свое счастье. Но велик господь: могло быть и хуже; эта мысль служит мне утешением. В числе моих сотоварищей был один местный уроженец, выросший в доме у председателя Вспомогательного совета[97], в услужении у этого сеньора некогда жили родители парня. Плут не преминул явиться к председателю с почтением и ушел оттуда не с пустыми руками. Обрадовавшись старому знакомцу, сеньор оказал ему милость и покровительство, и не только на словах; он исполнил все, что обещал. Мало на свете людей, которые сажают бедного человека за свой стол и кормят со своей тарелки. Но кто щедр душой, тот любит давать, и чем больше у него просят, тем охотнее он одаряет. И так уж устроено на свете, что дающий возвышает себя, а принимающий делается ниже его. Вскоре председатель приспособил моего приятеля к судейской службе, дав ему должность весьма почетную и достойную лучшего служителя.

Нам тоже было не худо: все мы процветали у него под крылышком; вели мы себя как настоящие вице-короли Неаполя; никто во всем королевстве не смел нам прекословить. Под защитой нашего покровителя мы отваживались на такие дела, на которые ни за что не пошли бы, если бы надеялись на одну лишь собственную дерзость. Он был у нас наводчиком — подсказывал, куда лучше идти грабить и как ловчее приняться за дело, в какие часы всего безопасней начинать, каким путем проникнуть в помещение и кого остерегаться. Право, нигде не найдешь таких знаменитых, ловких и дерзких разбойников, как среди служителей правосудия. Бояться им нечего, покровителей сколько угодно, и если возникнет надобность и представится случай пограбить, то защитит от них разве один всемогущий господь.

Шел я как-то по улице, измышляя способ хоть чем-нибудь раздобыться, ибо время близилось к полудню, а я не сделал еще ни одного стежка и даже не вдел нитку в иголку. Вернуться же с пустыми руками я не мог, потому что товарищи мои, подобно трудолюбивым пчелам, уже натаскали меду в наш улей и назвали бы меня трутнем, который норовит полакомиться за чужой счет. У нас считалось позором сесть за трапезу, не внеся своей доли в общий котел.