Гусман де Альфараче. Часть вторая

Сайяведра рассказывал всем, что я прибыл прямо из Рима. Отсюда заключали, что я, вероятно, очень богат, поскольку возвращаюсь из святого города совсем не так, как прочие. Ведь, отправляясь к папскому престолу или ко двору другого государя, многие снаряжаются как новобранцы на войну: им кажется, что они уже разбогатели и тужить больше не о чем; в дороге они не дорожатся, в столице тратят по-столичному, пока, раструсивши все денежки, не останутся при одной паре рваных штанов. Тогда уж они пускаются в обратный путь, выдохшиеся, унылые и пораженные безденежьем, чуть ли не выпрашивая милостыню. Они точь-в-точь как тунцы, которые идут вверх по реке густым косяком, жирные и толстые; а выметав икру, возвращаются поодиночке, отощавшие и ни на что не годные.

Жители любопытствовали также, надолго ли я в Генуе или только проездом. Слуга мой говорил всем, что я сын богатой вдовы, покойный супруг которой был родом отсюда; остановился же я в их городе ненадолго, в ожидании неких писем и посылок, после чего намерен снова отправиться в Рим, а тем временем желаю осмотреть Геную, ибо неизвестно, приведется ли мне еще когда-нибудь тут побывать. Трактир, в котором мы поселились, был лучший в городе, и посещали его по большей части люди видные и из благородных. Мы жили праздно, проживая деньги и воздерживаясь от всякого доходного занятия. Однако же хотя мы и не работали, а даром времени не теряли. Не всякую минуту бьют часы, а все-таки время идет себе да идет, и заветный миг наступает. Изредка я садился сразиться в картишки с кем-нибудь из постояльцев, но играл по маленькой и не прибегал к услугам Сайяведры, полагаясь только на свое умение и удачу. Сильные же средства я положил употреблять только в редких случаях, приберегая их для больших оказий. Из-за мелкого выигрыша или проигрыша не стоило тратить порох. При всем том я был осторожен и, сидя за зеленым столом, по сторонам не зевал: если мне не везло и карта не шла, я, проиграв небольшую сумму, уходил к себе; когда же счастье было на моей стороне, я, бывало, не отойду от стола, пока не подчищу весь банк.

Однажды я выиграл больше ста эскудо; рядом со мной сидел один моряк, капитан большой галеры; он следил за игрой с живым участием и радовался моим победам. Как можно было заметить, достатком он не располагал и, вероятно, успел познакомиться с нуждой. Я незаметно сунул ему в руку шесть двойных дублонов, которые при тогдашних его обстоятельствах значили для него не меньше, чем шесть тысяч. Бывает так, что один реал стоит сотни, а порой не уступит и тысяче. Он так меня благодарил, словно я подарил ему невесть какое богатство.

Этот поступок послужил мне на пользу: когда капитан открыл мне, какая язва отравляет ему жизнь, я сразу понял, что нашел целительный бальзам для собственных моих язв, — и вышло, что я сменял грош на пятак. Теперь мне был обеспечен успех. Кто купил полезную вещь, может считать, что получил ее даром. Я раздал еще несколько эскудо сгрудившимся вокруг меня людям; все были мной довольны и стали моими верными друзьями.

Приветливость, щедрость и великодушие так высоко подняли меня во мнении генуэзцев, что я завоевал и пленил все сердца. Как известно, хорошо посеешь, хорошо и соберешь. Я утверждаю, что любой из новых моих приятелей пошел бы за меня в огонь и в воду. Я же был так горд и доволен, пришел в такое приятное расположение духа, что у меня словно крылья выросли.

Капитана моего звали Фавелло; это было не настоящее его имя, а прозвище, данное ему одной дамой, в которую он некогда был влюблен. Капитан решил сохранить его, навеки запечатлев в своем сердце красоту и несчастья своей возлюбленной, чью историю он мне рассказал, поведав, какими милостями она его осыпала, как была умна и великодушна и как счастье их погибло из-за коварных, обманчивых совпадений, было сметено ураганом ревности, бед и насилия. После этой исповеди он стал со мной неразлучен. Я горячо убеждал его не отвергать мою дружбу и разделить со мной кров и стол; хотя в последнем он не нуждался, однако принял мое предложение, чтобы не огорчать отказом.

Я же всеми силами старался быть ему приятным и сохранить его дружбу. Он водил меня к себе на галеру, где я был принят моряками с великим почетом; наша взаимная приязнь возрастала с каждым днем, и если бы душа моя лежала к добродетели, я нашел бы в его преданности верное и надежное пристанище. Но я исплутовался до мозга костей. Под всякое дело я любил подводить прочный фундамент. У нас не было тайн друг от друга; впрочем, я его не пускал дальше кадыка, ибо закадычным моим дружком был один лишь Сайяведра.

С Фавелло же мы больше делились секретами по амурной части: как я прошелся под ее окном, какие знаки расположения заметил, как перемолвился с ней словечком и тому подобные пустяки, не имеющие касательства до настоящего дела. Нельзя, чтобы наши друзья знали все о наших делах. Много званых, а мало избранных[110], и лишь одному суждено стать нашим вторым я.