Гусман Смелый

Дон Феликс был опаснейшим турнирным бойцом, и не было человека, способного с ним померяться силами. Иногда он надевал на себя такие тяжелые доспехи, что их не могли поднять два человека; а он, упав во время боя на землю, поднимался на ноги необычайно легким прыжком. Он выбирал самых диких жеребцов, на каких никто не решался сесть, а он вспрыгивал на них и сразу их укрощал, подчиняя своей воле силой одних шенкелей; кони перед ним дрожали, покрывались холодным потом, падали на колени и в конце концов смирялись. Он умел ловко и изящно жонглировать двумя шпагами и двумя палицами. Подобная сила и ловкость сочетались в нем с умением изящно писать и говорить,

Беспечный и не подвластный силе и козням любви, уверенный, что уж на родине-то ему ничто не грозит, он, столь сильный от рождения, проповедовавший свободу, сдался ребенку, но ребенку столь древнему, что он, пожалуй, лишь на два часа моложе вечности.

Как хорошо изобразил Альциат могущество этого ребенка:[43] он побеждает львов и смиряет молнии!

В сиянии победном
Любовь смиряет самых
Суровых и упрямых.

Изабелла, сестра отважного кабальеро по имени Леонардо, одного из самых знатных жителей города, а может быть, и всей Испании, была прелестнейшей дамой. Дон Феликс, весьма тщательно скрывая свою любовь и владея своими чувствами, честно завоевал расположение дамы и намеревался закрепить его браком, а пока что довольствовался лишь красноречивыми взглядами да еще тем, что иногда, подобно поклонникам других дам, проживавших на той же улице, устраивал в ее честь серенады. И однажды музыканты спели так (думается мне, что ваша милость устала слушать бесконечную прозу и не прочь сделать передышку, прочитав стихи):

Здесь, меж лугов цветущих,
Где Мансанарес летний[44]
Очей моих слезами
Опять наполнен щедро;

Здесь, в тишине безлюдной,
Где на мое томленье
Лишь соловьи порою
Ответят грустной трелью;

Здесь, меж стволов иссохших
И почернелых веток,
Где и весной не в силах
Уже воскреснуть зелень

И где лишь древо скорби,
Лишь кипарис, как прежде,
Растет, со мной в печали
Соперничая тщетно, —

Прекрасная Филида,
Тоскую по тебе я:
Ведь чем от цели дальше,
Тем нам она любезней.

Я говорю: «О море,
Быть может, ты заметишь
Следы моей пастушки
На отмелях прибрежных,

Вблизи которых много
Кораллов разноцветных,
Что славной Барселоне
Дают доход несметный.

Тогда в грозу и бурю,
Когда швыряет пену
В лицо далеким звездам
Высокомерный ветер,

Ты ей скажи: „Филида,
Порой грожу я смертью
Тем, кто к отчизне дальней
Плывет по горькой бездне;

Но тот смельчак, что в гавань
Твоих объятий рвется,
Пойдет ко дну в пучине
Печали беспредельной“.

О море, даже вздыбив
Валы, как горы снега,
Чтоб туч они коснулись
И через миг исчезли,

Ты не превысишь горы
Ревнивых подозрений,
Которые Филида
Мне заронила в сердце.

О море, оросить мне
Позволь слезами берег,
Чтоб ты волной смело их
И превратило в жемчуг.

Едва ли кто, Филида,
Из пастухов, чьи песни
Над Тахо раздаются,
Предугадать сумел бы,

Что до границ испанских,
До самого прибрежья
Твоим следам вдогонку
Мои домчатся пени.

Ужели ты забыла,
Как здесь, под сенью леса,
Я омывал когда-то
Слезами лик твой нежный,

И мне они, сливаясь
С твоей слезой ответной,
Порой казались чище,
Чем слезы звезд небесных!

Здесь я с тобой простился
И здесь кончину встречу
Затем, что жив я только,
Пока с тобой мы вместе.

Спеши, моя Филида!
Я на пороге смерти,
Которая страдальцам
Дарует утешенье».