Гуттаперчевый мальчик

Минут пять спустя вернулся целовальник в сопровождении жены, которая держала два штофа и стаканы. Захар поспешно завладел деньгами: сосчитав их на ладони, он кивнул головою Герасиму и подмигнул Гришке, который не обратил на него внимания; глаза и слух приемыша казались прикованными к выходной двери харчевни.

– Теперь пиши сколько хошь! – сказал Захар, обращаясь к Ермилу и запрятывая в карман деньги.

Ермил снова помакнул перо и продолжал:

– «Деньги же пять рублей серебром сполна получил, в чем и подписуюсь. За незнанием грамоты руку приложил отставной приказный Ермил Акишев».

– Погоди, – сказал целовальник, – подпиши уж ты и за свидетеля.

– А как, примерно, насчет, то есть, водочка будет, Герасим Павлыч? – спросил Акишев, лукаво прищуривая левый глаз.

– Будет.

– Самое, выходит, любезное дело, когда так, – подхватил Ермил.

И тотчас же подмахнул:

– «При сей продаже свидетелем был отставной приказный Ермил Акишев, в чем и руку приложил…»

– Ну, давайте, братцы, обмывать копыта, я свое дело исполнил, за вами дело, – проговорил Ермил, придвигаясь к штофам, которые привлекательно искрились перед огарком. – Что это товарищ твой невесел? Парень молодой – с чего бы так? – присовокупил он, посматривая на Гришку, между тем как Захар наливал стаканы.

– Скучает все по покойнике, братец ты мой; известно, жаль! – подхватил Захар.

Он подошел к Гришке и торопливо шепнул ему что-то на ухо; тот тряхнул волосами, приблизился к столу, взял стакан, залпом выпил вино, сел на лавку и положил голову в ладонь.

– Ну… ну, бывайте здоровы! – произнес Ермил, принимая стакан из рук Захара и медленно, как бы боясь пролить каплю, поднес вино к синим губам своим.

– Полно, Гришуха! Не воротишь, одно слово – не воротишь! У меня вот отца и матери нет; кабы не величали Силаичем, не знал бы, как и отца-то звали: сирота круглый, значит, все единственно, – а вишь, не тужу! – заговорил Захар, успевший уже опорожнить шкальчик и пододвигая Гришке штоф. – Ну-кась, тяпнем-ка по чарочке, с горя! Тяпнем за все хвосты!.. Ну, а вы-то что ж… Дядя Герасим! Хоша ты подвел нас, обмишулил, надул, все единственно – нам это наплевать! Мы зла не помним, Ермил, пейте же, чего стали!.. Эх, нет у меня гармонии! – подхватил Захар, воодушевляясь и ударяя кулаком по столу. – То-то бы повеселил честную компанию… эхма!..

Захар закинул при этом назад голову, кашлянул и затянул тоненьким, пронзительным дискантом своим:

Попила-то моя головушка,
Попила-то, погуляла-а-а!..
И, эх, хотят-то меня, добра молодца,
Поймати у прилуки, у моей сударышки,
У милушки у Аннушки… и! и!..

– Что ж вы, ребята, подтягивай!

– Ты потише, брат, – равнодушно сказал Герасим, готовившийся уже выйти из харчевни.

– А что?

– Да то же, что тише; приходи завтра – нонче нельзя, – возразил Герасим, которым снова овладели вялость и сонливость, как только окончилась сделка.

– Это еще по какому случаю? – спросил удивленный Захар.

– Нельзя, да и только, вот те и все тут; ступайте вон! – вымолвил целовальник, направляясь к двери.

Захар разразился было бранью, но Ермил Акишев поспешил удержать его.

– Малый, удалая голова, не шуми! – сказал он. – Не годится – по той причине не годится, слышь: с утра суд ждут; того и смотри, наедет. Михайла Иваныч давно здесь.

– Какой Михайло Иваныч?

– А становой!

При этом известии Гришка поднял голову, и лицо его побледнело как полотно.

Захар опустил стакан.

– Суд… зачем? – спросил он, значительно понижая голос, но стараясь сохранить спокойный вид.

– Покража случилась: фабриканта Никанора обокрали, – отвечал Ермил, приподымаясь с места.

Захар не расспрашивал дальше: на этот раз смущение овладело им столько же, сколько и самим Гришкой. Он торопливо забрал штофы и последовал за Ермилом, приемышем и целовальником, которые выходили из харчевни.

Задние ворота «Расставанья» открывались только в экстренных случаях. Гришке и Захару предстояло выйти из заведения не иначе, как через кабак.

В кабаке было немного народу, но тем не менее шел довольно живой разговор. Обкраденный фабрикант служил предметом беседы.

– Так как же, Кузьма Демьяныч, как, по-твоему, что с ними теперь будет? – спрашивал один из присутствующих, обращаясь к старику, занимавшему середину кружка.

– А что будет – известно что: за некошное дело будет поученьице тошное… знамо, спасибо не скажут.

– И будь без хвоста, не кажись кургуз, умей концы хоронить! – произнес кто-то.

– Вот так уж сказал! Ты думаешь, концы схоронил, так и прав вышел? Нет, брат, нонече не так: ночью сплутовал – день скажет; на дне морском, и там не утаишь концов-то. В неправде-то сам бог запинает… везде сыщут.

– И слава те господи!

– Ненаказанный не уйдет!

– Поделом: не воруй! – сказал высокий черноволосый человек в синей мещанской чуйке.

– Что больно сердит?

– Видно, самого обокрали: он и серчает.