Гувернантка

— Отчего же? Нам скрывать нечего. Поэтому для тех, кто не в курсе дела, я сразу поясню. У Елены Олеговны пропала бриллиантовая сережка стоимостью несколько десятков тысяч долларов. Она подозревает Лидию Терентьеву, гувернантку Мити.

— Что значит — подозреваю! — взвизгнула Елена. — Она надевала мои сережки, выносила их из дома! Я не говорю, что она обязательно украла серьгу, могла и просто потерять!

Все взгляды обратились к побледневшей Лидии. Девушке казалось, что она сейчас потеряет сознание. Прижавшийся к ее коленям Митя раскинул руки, будто защищая любимую няня от врагов. К счастью, он был не единственным защитником Лидии.

— Верно, Елена Олеговна. — Герман встал, положил Лиде руку на плечо. — И брала, и выносила. Никто не собирается этого отрицать.

— Слушайте, а что это вы все время говорите от ее имени? Нам указываете, что делать или не делать, перебиваете всех! Так, Элен? Вы что, из гонщика решили переквалифицироваться в адвоката? — Анциферов решил, что настал его черед расквитаться за свой испуг на улице возле редакции. — Или вы тоже имеете отношение к пропаже сережки?!

— Имею, Вадим Евгеньевич! Еще какое! Может быть, меньшее, чем вы, но имею. Во-первых, Лидия — моя невеста… — Он сделал внушительную паузу, давая присутствующим переварить сказанное.

— Очень приятная новость, — иронически бросила Елена. — Только я не поняла, кто мне вернет сережку. Вы?

— А во-вторых, — продолжал Герман, не обращая внимания на эту реплику, — причина, по которой Лидия воспользовалась украшениями госпожи Кусковой, также имеет ко мне непосредственное отношение. Ее вынудили принять участие в одном неблаговидном спектакле… Андрон, — обратился он к Михаленко, — ты помнишь звонок на студию, когда тебе сообщили о нашей с Кристиной встрече в «Пьеро»?

— Еще бы! Я тогда чуть не набил тебе морду!

— Ты не догадываешься, кто это звонил? И по чьей просьбе?

— Ну знаете, еще нужно доказать, что это был я! — не выдержал Анциферов.

— А я разве говорил о вас, глубокоуважаемый Вадим Евгеньевич? — резко повернулся к нему Герман.

— И так ясно, в кого вы метите! — Журналист покраснел от еле сдерживаемой злости. — Вы меня ненавидите еще за ту мою статью! Так что вам придется еще доказать ваши инсинуации!

— За доказательствами дело не станет. А пока я просто рассказываю. Все. Не взирая на лица. От начала и до конца. От звонков девушки, назвавшейся именем моей погибшей жены, до несостоявшегося скандала в ресторане «Пьеро» и появления в передаче «Слова любви» записи частного разговора, сделанной с помощью автоответчика. У вашего, кстати, есть такая функция, Елена Олеговна?

— Понимаю, — хладнокровно кивнула Елена. — Чтобы выгородить свою… невесту, вы сейчас начнете выдумывать всякие небылицы, поливать грязью других… Нет, я решительно отказываюсь выслушивать оскорбления в собственном доме!

Она поднялась, бросив многозначительный взгляд на супруга. Банкир, очевидно неплохо знавший свою половину, не пошевелился. Она обиженно отвернулась.

— Тогда я предоставляю желающим выслушивать все домысли и сплетни, которые намерен преподнести обществу жених этой воровки. А я ухожу. Когда закончите, надеюсь, мне объяснят, кто ответит за пропажу!

Елена рассчитывала, что Герман взбеленится и устроит бурный скандал с криками, упреками и руганью, в которых будет так легко утопить суть происходящего. Но надеждам этим не суждено было сбыться.

— Елена Олеговна, если вы уйдете, мы можем решить, что вы испугались, — спокойно сказал Зернов.

— Чего мне бояться! — фыркнула она, но задержалась у порога. — Вашей вздорной болтовни, домыслов, сплетен? Все это словоблудие. А вот сережки мои на ней видели вы все, видел Анциферов. Да что там, у меня фотография есть, которую вы, Герман Михайлович, вручили мне собственными руками! Показать?

Кускова метнулась к себе в спальню и вернулась через несколько секунд со снимком в руках.

— Вот видите?! — Она сунула его под нос одному, другому. — Уж что-что, а сережка здесь хорошо видна! Вот это и есть то, что называется фактом! А в милиции, как известно, признают только факты, и ничего больше!

Эффектным жестом она швырнула фотографию на пол перед Лидией, а сама с видом оскорбленной добродетели упала обратно в кресло.

Напор Елены если и не сбил Германа совсем, то в какой-то мере смутил его. Его план был рассчитан не столько на то, что у Кусковой заговорила совесть, сколько на то, что ей будет стыдно перед чужими людьми и перед собственным мужем. Однако Елена сумела повернуть разговор в другое русло. Пока Герман соображал, как снова перехватить инициативу, произошло неожиданное.

Митя поднял фотографию и, нахмурив брови, стал рассматривать ее, удивительно напоминая при этом отца.

— Мама, — сказал он вдруг, — а это не та сережка, что ты спрятала в шкаф?

Кускова дернулась в кресле, будто ее ударило током.

— Что ты говоришь, маленький, — залепетала она. — Разве я кладу сережки в шкаф? Я их храню в шкатулке, ты же играешь ими иногда…

— А эту спрятала, — настаивал малыш. — Ее тебе вот этот принес. — Митя указал подбородком на выпучившего глаза Анциферова.