Гувернантка

— Сразу видно, что он — бывший маляр, — снисходительно заметила герцогиня. — И усы эти ему совсем не идут! До чего нелепый вид!

Но Мэрион видела в Гитлере не повод для насмешек, а истинную опасность. В Германии творились жуткие вещи. Фюрер — как нарек самого себя Гитлер — усмотрел в страшном пожаре в здании Рейхстага (немецкого «брата» парламента) происки коммунистов. Единственным доказательством этому было то, что неподалеку задержали полуслепого и малообразованного голландского коммуниста, у которого обнаружили материалы для растопки. Однако, по мнению людей сведущих, Рейхстаг подожгли бензином и реагентами, которых у задержанного не было.

Газетные снимки этого растерянного парня, сидящего на скамье подсудимых в тюремной робе, пробудили в Мэрион сочувствие. Она нисколько не сомневалась, что его просто подставили и что слова Валентина о Гитлере — чистая правда: тот вознамерился сокрушить коммунистов и готов дать резкий отпор всем, кто встанет у него на пути.

А на родине Мэрион безработица только росла. Правительство неуклонно сокращало расходы, не желая отказываться от урезания пособий, начатого пару лет назад, так что теперь даже те, кто еще недавно процветал, невольно попали в паутину безжалостной бедности.

В Эдинбурге, куда Мэрион приехала на Рождество, она неожиданно столкнулась на улице с давней приятельницей. В тот день она так спешила на Грассмаркет, что даже не сразу узнала Этель. Она помнила ее пухленькой девушкой с густой копной блестящих волос и пружинящей походкой, а теперь перед ней стоял совсем другой человек. Этель страшно похудела, точно шарик, из которого выпустили воздух. Некогда красивые волосы были растрепаны и всклокочены. Карие глаза, в которых прежде всегда плясали веселые огоньки, потускнели, а от всей ее фигуры так и веяло безнадежностью. Что с ней? Может, она тяжело больна?

— Как семья? — спросила Мэрион.

У Этель было двое детей: Томми и Джун.

— Джок за ними приглядывает, — ответила девушка.

— Как здорово! — похвалила Мэрион, подумав, что многим мужчинам стоило бы взять с него пример и разделить со своими супругами бремя воспитания детей. Но отчего же Этель смотрит на нее так враждебно?

— Здорово, как же, — процедила та. — Он работу потерял, между прочим. Работал на верфи клепальщиком, а потом там пошли сокращения, вот и… — Этель закусила губу, не договорив.

— Это не его вина, — с чувством заверила ее Мэрион.

— Верно! — горячо согласилась Этель. — Но многие в городе думают, будто он это нарочно подстроил, чтобы жить на пособие и дурака валять! Дармоедом его зовут и бездельником! — воскликнула она, и глаза у нее заблестели от навернувшихся слез.

— Какой ужас! — возмутилась Мэрион и крепко обняла подругу.

Этель рассказала, что перебиваются они на одном хлебе, маргарине да чае и находятся, по сути, в полушаге от бездны.

— Томми раньше газеты разносил, но теперь пришлось отказаться, — добавила она.

— Это еще почему? — удивленно спросила Мэрион.

Сыну Этель было уже восемь лет, и он вполне мог помогать семье.

— Чтобы у Джока ничего из пособия не вычитали! — задыхаясь от злости, пояснила Этель. — А все эта проклятая оценка нуждаемости!

Мэрион смотрела на нее, не веря своим ушам. Неужели правительство и правда готово отобрать у ребенка жалкие несколько пенсов, заработанных разносом газет?!

— Матушку пришлось из дома убрать, — продолжила Этель. — Из-за нее нам тоже пособие урезали — дескать, мы с нее якобы имеем доход как с квартирантки. А ведь она уже совсем старенькая! — воскликнула подруга и закрыла рот замерзшей ладонью.

Мэрион опустила глаза. Слов не было. И зачем только она призналась Этель, где работает! Ни за что бы этого не сделала, если бы подруга сама не спросила.

Вдруг она почувствовала, как ее руку крепко сжали. Отчаяние в глазах Этель сменилось внезапной неукротимой надеждой.

— Король непременно нам поможет! — исступленно воскликнула она. — Замолвишь за нас словечко? Прошу тебя!

— Я очень постараюсь.

С тяжелым сердцем Мэрион пришла на Грассмаркет. Дела там шли значительно хуже, чем она предполагала. Макгинти вернулся из очередного загула, не принеся ни пенса, зато спустил на выпивку все, что до того заработали его жена и дочь.

— Когда он напьется, в него точно злой дух вселяется! — поведала Энни.

Девчушка и раньше не могла похвастаться упитанностью, а теперь и вовсе превратилась в живой скелет. Личико у нее было чумазое — она явно давно не мылась, — а рыжие волосы торчали во все стороны. Тоненькое хлопковое платье давно сносилось, как и старая шаль, в которую она куталась. Ходила Энни шумно шаркая, чтобы не потерять огромные мужские тапки, найденные на помойке.

Ее мать, когда-то бывшая примерной и заботливой хозяйкой, теперь была совсем больна и не справлялась со своими обязанностями. К тому же миссис Макгинти почти ослепла и страдала от невралгии. Чтобы хоть немного облегчить боль, женщина повязывала на голову грязный кусок фланели, но пользы от него почти не было. В комнате стоял нестерпимый холод, да еще в разбитые окна задувал холодный декабрьский ветер, пробиравший до костей.