Гувернантка

Потом кто-то коснулся моего плеча. Анджей? Проснулся? Я приложил палец к губам. Теперь мы уже вместе смотрели из темного коридора через узенькую щелку на погруженную в золотистый сумрак комнату панны Эстер, где длинные тени матери и доктора Яновского то взбирались на стену по зеленым обоям, разрисованным ирисами, то срывались с потолка, как огромные летучие мыши. Заплескалась вода, мы затаили дыхание, доктор Яновский повернул панну Эстер на левый бок, мама откинула одеяло, принялась обтирать полотенцем обнаженные плечи, панна Эстер попыталась заслониться рукой, но смогла только пошевелить пальцами. Она была слаба, как умирающий голубь, которого я когда-то увидел на подоконнике. Под полузакрытыми веками дрожали голубоватые белки.

И снова плеск воды. Мать уголком полотенца смачивала виски панны Эстер; потом, приподняв под мышки, они с доктором положили ее на бок. Она сползала с подушки вниз, в темную впадину постели, как будто позвоночник у нее был из мягкого воска. Вздохнула — глубоко, хрипло, — но после этого не стала дышать ровнее. Тело сместилось на край кровати, рука свесилась до пола, пальцы начали теребить ковер, словно искали крупинки рассыпавшейся соли, кисть руки затряслась, запрокинутая голова, веки, дрожащие губы…

Анджей отстранил меня от двери, вбежал в комнату — я не успел его остановить — и принялся торопливо, какими-то птичьими движениями укутывать панну Эстер скомканным одеялом. В глазах ни слезинки, только где-то на дне зрачков пугающий недобрый блеск. Мать оттащила его от кровати. Заметив, что я стою в дверях, растерянно крикнула: «Почему вы еще не спите?» Доктор Яновский взял Анджея за руку: «Панне Зиммель надо полежать спокойно, ей это просто необходимо, малейшее волнение…», но Анджей с истерической поспешностью оттолкнул доктора Яновского, локтем смахнув с ночного столика пузырьки с лекарствами. Зазвенело стекло. Доктор Яновский пытался его удержать, мать гладила по голове: «Пойми, сейчас панне Эстер ничем нельзя помочь. Ей необходим покой, она должна много спать». Без толку. Не сводя с панны Эстер глаз, он беззвучно заплакал, с трудом глотая слюну, смешанную со слезами, потом вырвался из рук матери и стал кончиками пальцев приглаживать волосы панны Эстер, будто не замечая, что под ее полузакрытыми веками мечется беспомощный, поблескивающий кусочек белка. «Анджей! — я кинулся к нему. — Перестань! Это бессмысленно». Но он хотел, чтобы она села, подпер ее подушкой, поддержал, выше подтянул подушку, однако панна Эстер перекатилась на правый бок, ударившись рукой о край кровати. Только тогда, увидев, как резко дернулась ее голова, он попятился и, наткнувшись спиной на стену, не отрывая от нее глаз, замотал головой, точно кому-то горячо возражая. Мать увела его из комнаты. Он не сопротивлялся. Я взял его за руку: пальцы были горячие и влажные.

Хорошие репутации

И вдруг, как в калейдоскопе, встряхиваемом нетерпеливой мальчишечьей рукой, сложилась новая картина города. То, что прежде было едва заметно, существовало на краю поля зрения, в дальнем уголке памяти, выступило из тени. Новые ориентиры. Новые маршруты. Другие расстояния. Больница св. Лазаря на Ксёнженцей. Больница Преображения Господня возле костела св. Флориана на Праге. Больница Младенца Иисуса около Фильтров. Прежде мимо стен из песчаника и красного кирпича, мимо длинных фасадов с неоготическими эркерами и сотней окон молочного стекла, мимо всех этих великолепных угрюмых зданий с застекленными галереями и козырьками над входом, мостовая перед которыми была вымощена дубовой плиткой, чтобы стук копыт не нарушал сон, мы проходили с вежливым равнодушием — кому хотелось примечать их летним днем, когда столько солнца, а ветер с Вислы выворачивает поля украшенных цветами шляп, но сейчас, на обратном пути из аптечного магазина Эрмлиха, так и лезли в глаза разбросанные по стенам стенах между витрин, парадных, вывесок скромные, небольшие эмалированные таблички, на которых виднелась золотая надпись: имя и фамилия, специальность и лапидарный иероглиф цифр — часы приема.

И, встречая знакомых на улицах и скверах, мы уже не спрашивали, что дают в театре, как спел Черемышев в «Аиде», верно ли, что Турция вооружается, а кокетка из темного атласа и вправду моднее, чем муслиновый кринолин. Сейчас мы спрашивали: «Вы знаете хорошего врача?» Сейчас мы ездили с одного конца города на другой, собирая сведения о безошибочных руках, которые могут принести исцеление. Сейчас нам нужны были хорошие репутации — безупречные репутации, подкрепленные названиями лучших клиник Петербурга, Парижа, Кракова, Берлина.