Гувернантка

— Ну, с женщиной нашего круга подобное было бы просто невозможно, вы же знаете чопорное воспитание наших девиц, Все эти тетушки, компаньонки, бонны, которые повсюду их сопровождают… А с м-ль Мари можно было не чиниться, по-свойски. Она была всегда весела, могла рассказать что-нибудь забавное, сыграть на гитаре, спеть. Она интересный собеседник, уверяю Вас. Да и связь со зрелой женщиной — не такая уж редкая вещь. Как вы думаете? — он прямо взглянул в лицо Шумилову, как бы давая понять, что у них у каждого или почти у каждого была в жизни своя «м-ль мари».

— Спасибо, Пётр, за обстоятельный рассказ. Сейчас, я вкратце запротоколирую сказанное Вами, дабы не вызывать на официальный допрос. У Вас есть десять минут?

— Да, разумеется, — Спешнев не стал возражать.

Покончив с формальной стороной дела, Шумилов распрощался со Спешневым и вышел из здания университета. В его портфеле лежал список, в котором, возможно, был назван убийца Николая Прознанского:

1. Павловский Сергей;

2. Виневитинов Иван;

3. Владимир Соловко;

4. Штром Андрей;

5. Пожалостин Андрей;

6. Обруцкий Фёдор;

7. Спешнев Пётр.

Шумилов не мог не отметить фамилию под номером семь. То, что Спешнев вписал в этот список самого себя отнюдь не означало, что этот молодой человек на самом деле являлся добросовестным свидетелем. Оперируя понятиями древнеримского права, о котором в этот день так кстати вспомнил Шумилов, можно было предположить, что честность Спешнева — это вовсе не свидетельство его «extra culpam» (невиновности), а хорошо продуманная «sofixma» (хитрая уловка).

И Шумилов отправился в прокуратуру.

Войдя в кабинет Шидловского, Шумилов сразу понял, что помощник окружного прокурора был не в духе. В воздухе висело напряжение. Вадим Данилович держал перед собой на столе раскрытое дело Прознанского, заметно потолстевшее за последние дни, и что-то выписывал из него на небольшие листы аккуратно нарезанной бумаги. Эти листочки помощник окружного прокурора называл «поминальными записками», он их составлял исключительно для себя и никогда никому не показывал. Два небольших листочка уже были усеяны мелким почерком Шидловского и в момент появления Шумилова тот заканчивал трудиться над третьим.

Шидловский из-под нахмуренной седой брови покосился на вошедшего, поздоровался и весьма нелюбезно поинтересовался:

— Что-то нужно, Алексей Иванович?

— Позвольте доложить, Вадим Данилович. Был в университете, опрашивал приятеля Николая Прознанского, Петра Спешнева.

— Ну-ну… — Шидловский отложил ручку и выжидательно посмотрел на Шумилова.

Последний рассказал в подробностях о встрече со студентом-аристократом, показал список из семи фамилий и сделал акцент на том, что пока ничто не указывало на реальность существования молодежной радикальной группы.

— Да, желательно допросить всех этих молодых людей, — согласился Вадим Данилович, — Займитесь этим, Алексей Иванович, в ближайшие день-два. Нельзя сбрасывать со счетов версию об отравлении Николая Прознанского членами радикальной молодежной группы из-за возможных разногласий или подозрений в неблагонадежности. Время сейчас неспокойное, сколько развелось вольнодумства! Мода пошла критиканством заниматься. Сынок последнего дьячка, поступив в студенты, начинает критиковать Власть. Можно подумать, эти сосунки лучше знают, как Россией управлять! Смешно, ей Богу! Смешно и грустно. Я вот даже думаю, что надо будет потолковать с Константином Ивановичем Кесселем — это думающий работник и в свете последних событий, неплохо осведомленный о политических процессах в молодежной среде.

Шумилов понял, что шеф говорит об обвинителе на процессе по делу Веры Засулич, стрелявшей в январе в столичного градоначальника. Кессель действительно слыл за думающего и компетентного работника прокуратуры и даже вынесение Засулич менее месяца назад оправдательного приговора не повредило его репутации. Общее мнение юристов, поддержанное и прямо озвученное министром юстиции Паленом, клонилось к тому, что Кессель на суде был хорош, но его поражение явилось следствием недостойных приемов защиты. Пален даже назвал Александрова, адвоката Засулич, «негодяем». Кроме того, много нареканий раздавалось в адрес проводившего этот процесс судьи Кони, который по мнению многих, в своем напутственном слове, обращенном к присяжным заседателям, сделал слишком много реверансов защите и тем ослабил впечатление от прокурорской речи.