Гувернантка

Работа шла медленно, ее темп определялся способностью тараканьих челюстей пожирать тушь с медом. Но филигранный природный механизм, каковым оказалось гнусное усатое насекомое, всецело оправдал расчёт Шумилова; таракан уничтожал тушь и не повреждал скрытых под нею чернил. Почему так происходило догадаться было нетрудно: тушь не пропускала через себя мед и потому чернила и бумага оставались для таракана несъедобными. После того, как темп работы усатого чудовища явно замедлился (его раздутое брюшко с очевидностью свидетельствовало о причине падения работоспособности), Шумилов отправил трудягу в стакан с голодными братьями и запустил под перевернутый стакан второго молодца. Эти манипуляции вызвали вой восторга коллег Шумилова. Один из них убежал в коридор «звать всех» и через пять минут к столу Шумилова началось настоящее паломничество чиновников. Стали подтягиваться даже сотрудники других делопроизводств с нижних этажей; прокуратура была явно заинтригована происходящим.

В половине одиннадцатого в кабинет ворвался Шидловский. Видимо, шефу надоело слушать шарканье ног в коридоре и он решил проверить, что это за хождения начались к его делопроизводителям. Выражением своего лица вошедший в кабинет Вадим Данилович напомнил Шумилову рассерженного хряка Кузю, которого Алексей Иванович в своем далеком ростовском детстве имел обыкновение дразнить, засовывая в ухо спящему за изгородью животному метёлку полыни (если глупый Кузя вовремя не просыпался, веточка поджигалась и тогда животное в умоисступлении вскакивало с ревом и визгом и мчалось прочь, сокрушая всё на своем пути). Впрочем, следовало отдать должное помощнику прокурора, Шидловский, посмотрев на занятие подчинённого, быстро сообразил в чём крылся смысл происходившего. Он только развел руками, да восхитился: «Эко, Алексей Иванович, удумали! За смекалку — спасибо!» К этому времени примерно треть замазанного текста была очищена от туши и Шидловский, подойдя к столу, прочел проступившие слова. «Хвалю, Алексей Иванович, хвалю», — только и нашелся он что сказать, — «Как закончите, покажите уж!»

После четырех часов неутомимой тараканьей работы Шумилов полностью очистил последнюю страницу дневника Николая Прознанского от туши. Остались только её небольшие кусочки, ничуть не мешавшие чтению последних строк. Дословно замаранный тушью фрагмент выглядел так: «…, ни цели, ни веры в единственное, что меня поддерживало — искренняя симпатия той, коей одной я мог вверить свое сердце. Как пошло, как банально все заканчивается! Она категорично потребовала прекратить мои бессмысленные и навязчивые ухаживания. И всё из-за этого напыщенного, надутого индюка! Как мало он видел, но как много думает о себе — это видно всем, кроме неё самой. Кому-нибудь из двух — мне или „Ф. И. Ч.“ — придётся переселиться в лучший мир. Иного выхода не мыслю, не вижу и не готовлю.»

Шумилов задумался: кто это такой Ф. И. Ч.? Означает ли это, что в деле появляется новый фигурант? Впрочем, сама по себе личность этого человека, видимо, не столь уж и важна. Кто бы он ни был, важнее всего то, что Николай пишет о собственной же смерти. Конечно, как об альтернативе смерти этого «Ф. И. Ч.», но ведь и умер-то Прознанский не на дуэли и не в результате несчастного случая, а в своей постели, после болезни, в течение которой не выходил из дома долгое время. «Впрочем, надо будет еще уточнить у родителей покойного, не приходил ли к Николаю человек с инициалами Ф. И. Ч.», — решил Шумилов.

Шидловский, прочитав восстановленные строки и выслушав Шумилова, спорить с его выводами не стал. А потому Алексей Иванович, спрятав в шкаф сафьяновую тетрадь, направился прямиком на Мойку, в дом Прознанских.

В предвечерний час в воздухе было разлито умиротворение. Солнце было по-настоящему теплым, ветер, этот повседневный хозяин невских берегов, был ласков и совсем легонько обдувал лицо. По Мойке плыли украшенные лентами и гирляндами искусственных цветов прогулочные лодки, прятавшие своих пассажиров под натянутыми тентами всех цветов радуги. Из лодок доносился женский смех, звуки гитар и тальянки, звон бокалов. А на широких понтонах, установленных возле ведущих к воде гранитных ступеней, можно было видеть согбенные спины прачек, день-деньской полощущих белье, подносимое в громадных корзинах грузчиками.

На этот раз в квартире Прознанских было непривычно тихо и безлюдно. Бесшумная горничная, не взглянув на Шумилова, приняла у него фуражку и плащ и провела в кабинет хозяина. Казалось, в квартире больше никого и не было.

Полковник сидел за массивным дубовым столом, перед ним лежали рукописные листы с безразмерными таблицами, а рядом раскрыла свой зев толстая папка с подшитыми документами. Полковник работал, это было очевидно. Неожиданный визит следователя явился для него досадной помехой, это было несомненно. Дмитрий Павлович надменно и в то же время встревоженно посмотрел на Алексея Ивановича; так обычно смотрят люди, знающие за собой грешок.

— Что опять привело Вас, Алексей Иванович, в мой дом? — спросил он.