– Нет, я не уйду… – покачала она головой с сомнением.
Мари, всегда бойкая и острая на язык, сейчас будто не до конца еще верила в происходящее – хотя куда уж яснее.
– Где-то здесь Алекс, его тоже сюда привезли! – сказала тогда я. – Найдите его.
И это подействовало. Сейчас я понимала, что скорее всего Мари и отправилась за нашим экипажем лишь потому, что увидела лошадь Алекса – одну, без хозяина. И, услышав, что он здесь, она тотчас оставила нас, пытаясь открыть соседние двери.
Мы же со Стениным снова остались одни, вот только револьвер теперь был и у меня. Впрочем, не минуло и секунды, как Стенин, холодно глядя мне в глаза, начал поднимать руку с оружием.
– Бросьте его! – снова крикнула я, обхватывая рукоять еще крепче.
И даже палец мой уперся в спусковой крючок. Одного легкого движения было достаточно, чтобы выстрелить. Это сработало – Стенин снова застыл, гипнотизируя меня взглядом.
– Бросьте револьвер! – велела я. – И отойдите к стене немедленно! Ну!
Но на этот раз не сработало. Стенин, хотя и не делал больше попыток поднять оружие, бросать его тоже не собирался.
– Вы не выстрелите, Лидочка, – он улыбнулся почти по-отечески, – у вас руки дрожат от страха – ходуном ходят. Того и гляди уроните. Отдайте его лучше мне, – с этими словами Стенин, совсем осмелев, сделал уже два уверенных шага, протягивая к смит-вессону руку.
Не вполне отдавая себе отчет, я выстрелила. Пуля едва коснулась его рукава и врезалась в стену голландки, выбивая крошки мрамора.
В глазах Сорокина мелькнула растерянность, и тотчас, оценив все правильно, он сказал:
– Хорошо, хорошо, я понял… кладу револьвер, вот. – Он разжал руку, и револьвер с грохотом упал на пол. – Помните только, что я вам нужен. Нужен живым.
Лишь сегодня утром я говорила Ильицкому, что не смогу выстрелить в человека. Но сейчас, клянусь, я едва сдерживалась, чтобы не нажать на спусковой крючок второй раз. И даже представляла уже, как стану оправдываться перед дядей: мол, Стенин сам напал на меня, а у меня не было выхода, кроме как его убить. Главное, расплакаться при этом – и дядя мне поверит.
Я не в печку целилась секундой назад, а в его плечо. К сожалению, не попала.
Сейчас, сумев наконец перевести дыхание, я велела ему ботинком передвинуть мне свой револьвер. А после, не глядя, нащупала рукой ключи от наручников, что Якимов положил на стол, когда освободил меня, и швырнула их ему с требованием приковать себя к печи.
Только после этого я смогла, наконец, отвести взгляд от него. И опустила руку с револьвером. Возможно, я сделала это рано – в кармане у Стенина вполне могло оказаться еще что-то, но у меня не хватало больше сил оставаться тем комком нервов, что я была. Я чувствовала, что еще немного – и перед глазами моими все поплывет и я вовсе лишусь чувств. Последних моих возможностей хватило лишь на то, чтобы приблизиться к распростертому на полу Якимову и проверить, жив ли он еще.
Потом, уже не заботясь, кто и что обо мне подумает, я сползла по стене на пол, словно обмякла, и, закрыв руками лицо, разрыдалась – громко, отчаянно, по-бабьи.
Эпилог
Ильицкий о случившемся так и не узнал. То есть узнал, конечно, но в куда более смягченном варианте – ведь не прошло и получаса, как на стройку приехала московская полиция во главе с Кошкиным. Сорокина обыскали, снова заковали в наручники и сопроводили в полицейский участок. Отпираться ему смысла не было, потому, насколько я знаю, он сразу начал сотрудничать с Генштабом.
Алекс, слава богу, был жив и почти здоров – Мари нашла его в одной из соседних комнат, привела в чувство и перебинтовала голову. Криво, косо, так, что повязка постоянно сползала, – но зато сама.
Она рассказала мне, что полицейские, которые увозили меня с Пречистенки, не понравились ей сразу, потому она еще долго наблюдала за нашей каретой, стоя у ворот. Увидев, что внутри явно что-то происходит, Мари бросилась следом – верхом на лошади Алекса направилась за каретой. Однако долго не решалась войти в дом, куда увели меня, и лишь когда ее дедушка выбрался из зарешеченного отсека, видимо, воспользовавшись отмычками, она решилась тайком пробраться в дом за ним…
А Алекс, как выяснилось, сорвался в Москву из Березового только затем, чтобы просить Мари сбежать с ним и обвенчаться. Тайно. Он хотел сделать ей предложение еще на Рождество, когда подарил те злополучные заколки в виде сорок. Кстати, это оказались даже не сороки, а ласточки… но, видя, с каким пренебрежением Мари приняла его подарок, как безразлично ведет себя с ним, решил, что все это глупость и минутное помешательство. Правда, и идея жениться на мадемуазель Волошиной в отместку за флирт Мари с Ильицким глупостью была не меньшей… Когда же Мари не явилась вместе с родителями в Березовое, Алекс до самого вечера маялся от скуки, пока не понял, что если ему и один день невмоготу прожить без этой взбалмошной девчонки, то не повод ли это поступиться своей гордостью и сделать все-таки первый шаг.