Гвади Бигва

— Вот это я понимаю… Пожалуй, и в том подойнике, что давно у нас зря на стене висит, все ее молоко не поместится. И чего-чего только из него не получится: простокваши по горло, сыру куска два, а то и три, таких, за которые по десятке на базаре берут. Творогу сколько! И сыворотка, конечно. Да на кой она шут! Никто не станет ее пить… А Буткия как раздобреет. В три-четыре дня станет огромнейшим псом. Топленая сыворотка творит чудеса. Дети начнут расти как в сказке — не по дням, а по часам: вырастут — молодцами станут, прибавится у нас сразу пять трудодней, двор наш не вместит такого богатства. В прошлом году на один трудодень давали восемь рублей деньгами, а сверх того кукурузы, фасоли, немножко рису и еще всякой всячины. Выходит, что на долю Гвади пришлось бы на день пять раз по восемь рублей и пятерная порция фасоли и кукурузы. Это — по расчету прошлого года. В нынешнем году, говорят, на трудодень придется одиннадцать рублей… Пять раз одиннадцать — не сосчитать. И все это, видишь ли, произойдет от одной буйволицы. Гоча владеет этим кладом, но в его руках буйволица вовсе не клад, пропадает без пользы… Нет сыновей у бедняги, ни одного, зачем же ему молоко?

Неужто не найдется на свете человека, который исправил бы эту несправедливость и отдал буйволицу Гвади?

Гвади считал и пересчитывал, некогда даже слюну проглотить: глаза его, устремленные на вымя, разгорались все больше.

Вот и усадьба. Он остановил буйволицу и кликнул детей.

Ни звука. Он позвал вторично, и опять никто не отозвался. Тогда Гвади с невинным видом, чуть прищурясь, огляделся по сторонам: поблизости никого не видно! Подумал, снова обернулся к джаргвали и громко крикнул:

— Эй, кто-нибудь! Идите-ка сюда!..

Молчание. Очевидно, мальчики еще не возвратились из школы.

Гвади некоторое время раздумывал, настороженно поглядывал по сторонам — нет ли кого поблизости.

Погладил буйволицу по ляжке и, понизив голос до шепота, ласково сказал:

— Иди, милая… сюда, сюда, чириме… И погнал ее во двор.

Несколько мгновений спустя Никора стояла под хурмой, невдалеке от джаргвали.

Пригодился наконец большой подойник. Гвади, присев на корточки, усердно доил буйволицу Гочи Саландия.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Гоча и Найя шли некоторое время молча. Гоча казался несколько спокойнее на вид, но внутри у него все кипело. Это чувствовалось даже в походке, упрямой и вызывающей.

Найя нетерпеливо ждала подходящей минуты, чтобы заговорить с отцом. Но минута эта все не наступала. Девушка волновалась: чем дальше уходили они от толпившихся на лужайке товарищей, тем сильнее разгоралась ее досада. Впрочем, сердилась она не столько на отца, сколько на Геру и на себя.

«Как же это случилось? Почему я послушалась Геру и побежала за отцом?»

Это было унизительно. Гера подвел ее.

«Ах, как неловко и стыдно! — думала она. — Не девчонка же я в самом деле…»

Найя до сих пор толком не знала, из-за чего отец затеял ссору. Гера второпях сказал что-то насчет Никоры, но, на взгляд Найи, повод был слишком пустячный: из-за буйволицы не стоило так шуметь. Ей очень хотелось расспросить обо всем отца.

Они уже приближались к селу. Найя решила взглянуть на отца, фигура которого, точно гора, возвышалась сбоку. Гоча шагал, не поворачивая головы, словно у него окостенела шея. Казалось, он не может оторвать глаз от какой-то точки, которая неудержимо влечет его к себе.

— Из-за чего ты перессорился со всеми, отец? — спросила наконец Найя робким, почтительным тоном.

Гоча притворился, будто не слышал вопроса.

— Нехорошо вышло, отец, — продолжала Найя еще тише. — Из-за чего все это? Пришлось им, такой уж выпал случай, запрячь Никору, чтоб пень перетащить…

Она поспешно добавила громче и тверже:

— Ясно, мы этого не оставим, им придется ответить…

Затем снова понизила голос:

— Только стоит ли из-за таких пустяков ссориться с товарищами?..

Гоча резко остановился и пренебрежительно взглянул на дочь.

— Ты что, учить меня вздумала? Молчала бы лучше! — огрызнулся он и ткнул пальцем в сторону дороги: «Иди!»

Это было уж слишком! Найя обиделась, но и на этот раз постаралась сдержаться. Однако начала отставать от отца. Прошли еще несколько шагов. Найя скрепя сердце снова спросила:

— Зачем тебе понадобилось тащить меня домой, отец? Не понимаю я этого…

— Дома поймешь, — все так же сердито оборвал Гоча и тем же повелительным жестом приказал дочери идти рядом.

Разговаривать больше не стоило. Найя решила отстать от отца и возвратиться к товарищам.

Однако, когда пришло время осуществить это намерение, почувствовала, что ей изменило мужество. Ноги несли не туда, куда ей хотелось. Казалось, какие-то цепи держат ее возле отца. Это был не страх, скорее — нерешительность. И причина этой нерешительности коренилась вовсе не в ней. Ей казалось, что от отца исходит непонятная сила, сковывающая ее по рукам и ногам. Почти с ненавистью глядела девушка на отца.