Гвардии мальчик

Всходило солнце и как будто еще шире раздвигало бесконечную степную равнину. На редких кустиках почерневшей полыни серебрился снежок, и на белом фоне инея партизанский лагерь, окруженный со всех сторон врагами, выделялся теперь ясно. Темные бугры окопов, группы партизан у пулеметов стали крупнее, точно солнце увеличило их, приподняв над отрядом покров темной осенней ночи.

Над белыми хатками хутора Киселевки, что находился метрах в трехстах от партизанского отряда, появились утренние дымки. В Киселевке были враги.

В это тихое утро холодного ноябрьского дня 1942 г. в отряде не было слышно ни шуток, ни смеха, не полыхал огонь костра, не булькала вода в старом почерневшем ведре: ее не было в отряде уже вторые сутки.

Вторые сутки, не затихая ни днем ни ночью, шел бой с вдесятеро превосходящим противником. Он прекратился лишь незадолго перед рассветом. Немецкие и румынские кавалеристы, окружившие отряд, откатились за бугор и неизвестно было, что предпримет враг в следующую минуту. Утренняя напряженная тишина была поэтому вдвойне тягостной.

И вдруг это гнетущее безмолвие нарушил звонкий мальчишеский голос.

- Орленок, орленок взлети выше солнца…

На бруствере окопа партизаны увидели своего любимца-круглолицего бойкого мальчика лет тринадцати с карими смеющимися глазами. Из-под шапки юного партизана выбивалась непокорна» прядь русых волос и придавала ему воинственный вид. Это был пионер Миша Романов. В отряде его называли Дубок. Это прозвище как нельзя лучше подходило к крепкому, коренастому мальчику. Партизаны любили Мишу за выносливость, а смелость, за веселый нрав и особенно за пес ни. Никто не умел так звонко, так задорно и главное, так вовремя запеть песню, как это делал? Миша.

Вот и сейчас на суровых лицах воинов появились улыбки. Кто-то из молодых партизан стал подпевать Мише, потом раздались тихие рокочущие басы стариков и боевая комсомольская песня об орленке легко полетела по широкой русской равнине навстречу восходящему солнцу.

Ветер дул в сторону хутора. Он донес песню до немногих, уцелевших здесь советских людей, вдруг с чердака одной хатки чья-то рука махнула партизанам и раз, и два красным платком.

- Наши, наши там!-радостно закричал Ми ша, показывая партизанам на платок. Но платок исчез так же внезапно, как и появился.

В одном из окопов около командира отряди Ломакина собралась большая группа партизан. Командир, как всегда, был спокоен и только покрасневшие, усталые глаза, измученное лицо говорили о бессонных ночах и беспокойных думах этого высокого, всегда бодрого человека.

- Товарищи!-тихо сказал командир, но его услышали все.-После вчерашнего боя нас в от ряде осталось меньше. Положение тяжелое. Нас окружили свыше трехсот немецких и румынских кавалеристов. Враги стягивают к этой ложбине ганки и орудия. Видимо, они решили уничтожить и ас, после того, как мы отказались сдаться без боя на милость победителей… Что будем делать дальше?

На одну минуту командир смолк. Напряженная тишина стояла в отряде. Партизаны, затаив дыхание, ждали решения командира.

- Мы, коммунисты отряда, решили,-повысив голос, твердо сказал командир,-удерживать круговую оборону до вечера, а с наступлением тем ноты прорвать фронт врага и уходить в степь…

- Правильно!-послышались голоса. - Днем лезть на рожон нечего, а ночь партизану-первая помощница.

- Но, товарищи,-продолжал командир,-мы должны быть готовы ко всему. Неизвестно, сколько нас останется после предстоящей битвы и кто останется… Драться с врагом мы должны до последнего дыхания, драться за нашу Родину, за Сталина, за Сталинград.

Молча разошлись партизаны по местам.

Миша глянул в сторону Сталинграда. Там, где-то о далеко за ним, в Заволжье мать и сестренка. Он скучал о них.

- Папа!-тихо позвал Миша.

- Что, сынок?

- Может, немцев уже отогнали от Сталинграда? Может, и маму свою скоро увидим?

- Нет, Миша… А что?

- Да так, вспомнилась мама.

Зиновий Афиногенович каждую минуту ждал вражескую атаку и с тревогой посматривал на сына. И невольно вспомнился ему тополек, что посадил он около белой хатки своей в день рождения Миши. Шли годы, рос мальчик, рос тополек, а вскоре около него зацвела молоденькая тоненькая яблонька, посаженная в честь рождения дочурки…

А потом пришли немцы… Началась эвакуация… Зиновий Афиногенович покидал свой двор последним. Тяжело было уходить из родных мест. Семье Романовых поручили угнать колхозный скот в Заволжье. Жена с дочкой ехали в кибитке, каких много тогда катилось по родным степям на восток, в глубь страны…

В течение недели Зиновий Афиногенович не слезал с седла ни днем, ни ночью, охраняя колхозные стада. Сын неутомимо помогал отцу. Если раньше, до войны, отец разрешал ему ездить верхом на лошади только на водопой скотины, то теперь для мальчика наступило полное раздолье. Он еще не отдавал себе полного отчета в том, что происходило вокруг и, по-детски забываясь, носился по степи на вороном колхозном скакуне, как степной ветер. Зиновий Афиногенович одобрительно посматривал тогда на сынишку и ему становилось как будто легче.