Гвардия Хаоса (СИ)

— Да, из-за одной, — ответил Кенсэй, чувствуя, как выдыхается — он начинал подходить к своему пределу. Сколько раз он уже успел восстановить свою мистическую энергию у Врат Сердца Мира? Еще немного — и он просто выгорит, потеряет саму возможность манипулировать этой тонкой материей.

Если бы только он обладал мистической способностью своего Дома… Золотое пламя — его личная сила, дарованная самой Судьбой, и связь с Забытым Богом Огня только усиливает ее возможности, но веками поколения его предков отличались от других Первых Домов совсем иным — способностью усиливать эффект других мистических способностей. Если бы она была у него вместе с Золотым Фениксом, Кенсэй смог бы в одиночку испепелить все Даери, расплавив саму толщу земли. Но Акаяма Таро не передал своему сыну свой дар — в отличие от его старших братьев.

У детей Кенсэя так же нет этой способности. Как-будто отрекшись в свое время от имени Акаяма, он лишился права передавать мистическую способность Эхо по наследству. Впрочем, способности Джун и Атсуши все равно сильные и редкие.

— Что это? — Джун указала вверх, на восточную часть небосвода, частично свободного от густого дыма грандиозного лесного пожара. Кенсэй поднял взгляд к небу — и увидел черную точку, приближавшуюся к ним на приличной скорости. Металлический отблеск сначала навел на мысль, что это некий летательный аппарат, а потом объект приблизился, и стали различимы плавные взмахи крыльев, каждый из которых с изумительной мощью толкал вперед огромную черную птицу.

Кенсэй не верил своим глазам.

— Какого черта он здесь делает? — вырвалось у него, и он немедленно остановил действие пламенного заклятья, отозвав тень Баад-Бор-Ксона. Тот поначалу недовольно взревел в его голове, а потом увидел глазами чародея, кто спешит к ним на встречу, и смущенно умолк, поспешно собирая остатки своего пламени — на всякий пожарный случай.

«С чего этот старый индюк решился пересечь океан? — проворчал Забытый. — Двести лет Акаяма не волновало, куда запропастился их сын, а тут вот, пожалуйста, гонца прислали».

«Вообще я выходил с ними на связь несколько раз, — ответил Кенсэй. — Попросил прощения и сказал, что снова стал Акаяма Хоодо. Они все время требовали моего возвращения, и я перестал им писать. Мне нечего делать на Красной Горе…»

«Теперь попробуй объяснить это ему».

Кенсэй вздохнул. Прадед решил использовать тяжелую артиллерию, раз отправил за ним его учителя. Точнее, учителя всех поколений воинов Первого Дома Акаяма.

Саги тяжело приземлился, фактически ударился о землю в десяти шагах от Кенсэя и его детей, немного неуклюже сложив крылья. Он прекрасно чувствовал себя в воздухе, но из-за механического протеза вместо левого крыла ему с определенными сложностями давались взлет и приземление. Металлический клюв и искусственный хвост тоже слегка нарушали общий баланс тела, да и к протезам вместо лап — об этом он как-то сказал Кенсэю лично — учитель всех Акаяма не привык даже спустя тысячелетия.

Широко расставив лапы из вороненого металла, Саги еще раз взмахнул крыльями, находя равновесия, и посмотрев на своего ученика сначала левым глазом, а потом искусственным правым, надул бочкообразную грудь, покрытую иссиня-черными перьями — и каркнул густым басом, недовольно дергая веерообразным хвостом.

— Мастер Саги, — Кенсэй почтительно поклонился, и дал знак своим детям и ученику последовать его примеру.

Огромный ворон только кивнул в ответ, и пристально всмотрелся в стену золотого пламени за их спинами.

— Так ты ярмиру не остановишь, Хоодо, — произнес он голосом отца Кенсэя, и скакнул в сторону Джун. Та невольно попятилась при приближении полутораметровой черной птицы, половина тела которой имела искусственное происхождение. К тому же когти Саги сильно походили на изогнутые кинжалы.

— Кто это, отец? — спросила она, выставив перед собой дугу лука в качестве щита.

— Это мой учитель, мастер Саги… — начал было Кенсэй, но ворон перебил его.

— Я пситакид, девочка, — ответил он голосом самого Кенсэя. — Мой род был первой разумной расой Тейзои, пока на ней не расплодились всевозможные лысые макаки. И я учил махать мечом еще самого первого Акаяму, так что прояви уважение к седине в моих перьях.

Джун с недоумением попыталась увидеть следы серебра в его черном оперении.

— Он красит перья, — чуть слышно произнес Кенсэй.

— Да, я крашу перья, — с важным видом кивнул Саги, горделиво хохорясь. — Прекрасные дамы не слишком благосклонны к убеленным благородной сединой ветеранам, отдавая предпочтение желторотым юнцам, которые и десяти миллениумов не отметили. Только пронзительная чернота оперения способна тронуть их каменные сердца… Да, я крашу перья! Киньте в меня камень те, кто сами без греха!

— Миллениум — это тысяча лет? — тихо спросил Атсуши у отца, наблюдая за тем, как яростно топорщит оперение Саги, взволнованный замечанием по поводу естественности его цвета.

— Да, миллениум — это тысяча лет, — так же тихо ответил Кенсэй. А потом громко спросил:

— Зачем вы здесь, мастер?