Гвендолин и Лили. Наперекор судьбе

Никто не должен видеть моих слез. Ни друг, ни враг. Никто и никогда. Даже оставшись наедине с самой собой, я никогда не позволяю дать волю чувствам. С того момента, как умер мой отец, как сестру отдали в рабство, я не проронила ни слезинки. Не потому, что происходящее не трогало меня, ведь с тех пор я не могла думать ни о чем другом, как найти сестру и отомстить Аресу за смерть папы. А потому, что давным-давно запретила себе быть слабой. Моя душа защищена броней. Стоит позволить пробить в ней хоть одну тонкую трещину – допустить хотя бы малейшую слабость, и эта трещина начнет разрастаться, пока не разрушит щит до основания. Душа окажется обнаженной, уязвимой… и всегда найдется тот, кто с наслаждением вонзит в нее клинок.

И пока я собирала себя по кусочкам, в голове набатом билась одна-единственная мысль: откуда Лоуренс Галлахар узнал о Лили? И тут же поняла: должно быть, Арес хвастался перед родным братом полученными трофеями.

Мне стало настолько противно, что я отвернулась. Вот только... Как бы сильно ни хотелось мне признавать это, но в чем-то Лоуренс был прав. Лили сейчас наверняка куда хуже, чем мне. Пока я нахожусь здесь, в этой огромной каменно-золотой клетке, она в Непримиримых Землях, землях варваров и бесправных женщин. Моя хрупкая, милая Лили, которая в жизни не держала ничего тяжелее ложки, стала рабыней. Даже представить страшно, каково ей сейчас...

- Жизнь - это дар. Какой бы страшной и тяжелой она ни была, - странным голосом сказал лорд Галлахар. Он смотрел не на меня - куда-то поверх моего плеча, в темную даль за стенами дворца. Надо же, я настолько сильно погрузилась в воспоминания о прежних днях, когда мы с Лили были вместе - и были счастливы, - что совершенно забыла о его присутствии.

Но слова Лоуренса заставили меня вспыхнуть от гнева.

-    Да что вам знать об этом? - воскликнула я. - Вы живете в роскоши и уюте в то время как люди страдают от последствий развязанной вашим братом войны!

Черты его красивого лица - ну почему он так несправедливо красив! - заострились, на скулах заиграли желваки. Лоуренс будто бы весь подобрался, а задумчивая дымка в его глазах сменилась жесткостью взгляда.

-    Вы ничего не знаете обо мне, леди, - холодно сказал он.

Я прошипела, как готовая к прыжку кошка:

-    И знать не хочу.

И тогда он ушел, оставив меня одну в гуще иллюзорного сада. А я стояла среди этой пустоты, чья неприглядность была скрыта мазками иллюзорных красок, как никогда чувствуя себя одинокой. 

Глава одиннадцатая. Лили

Вереницей потянулись серо-черные дни, похожие друг на друга, как близнецы. Каждый из них я посвящала бесконечным обязанностям – уборке, готовке.

Я ошибалась, думая, что Гаен Воргат не будет использовать магию, если я буду покорной рабой. Ему нравилось видеть мои страдания, поэтому свою порцию боли я получала каждый день. Он практически никогда не использовал плеть, предпочитая видеть в действии магию. Я понимала его намерений – несколько минут выкручивающей наизнанку боли, и… никаких следов на молодом теле.

Было то, что могло бы порадовать меня в других обстоятельствах – несколько свободных от работы по дому часов, но даже это работало против меня – я почти не спала, но выходить из комнаты не имела права. Предоставленная самой себе, я все больше погружалась в темные мысли и воспоминания. Я ощущала полную беспомощность что-либо изменить в своем положении, и это не могло не угнетать.

Наблюдая за жизнью дворца, я ужасалась, как жестоко Гаен Воргат наказывал провинившихся рабынь и с какой легкостью избавлялся от неугодных. Любые провинности карались сурово: за любые огрехи в работе служанки наказывались десятками ударов плетей, после чего целыми днями отлеживались, пытаясь прийти в себя. К женщинам в Непримиримых Землях относились намного хуже, чем к псам на привязи, но так жестоко, как обращался с рабынями Воргат, думаю, не обращался никто.

В один из дней, пропитанных болью и ненавистью, я стояла в огромном зале дворца перед камином, простирая над ним озябшие руки, и наблюдала за старой рабыней, накрывающей мужчинам дворца стол. Руки старухи дрожали от тяжести блюда с яблоками, которое она держала. Я знала – рабыню снедала болезнь, делающая ее все слабее и немощнее. Я подошла к ней, желая помочь, но… опоздала. Тяжелое наливное яблоко упало с блюда прямо на край хрустальной пиалы, стоявшей на столе, и опрокинуло ее на пол. Раздался звон разбитого на множество частей хрусталя.

В этот же момент в зал влетел Гаен Воргат. Я привычно опустила глаза, услышав приближающиеся шаги.

– Ты мне надоела, старая. Я трачу на тебя еду, а ты разбиваешь посуду, которая гораздо ценнее тебя. Ронак, – властный голос Воргата обратился к стоящему в зале магу, – отправляйся на невольничий рынок и приведи мне новую рабыню.