Гвидово поле. Хроники Паэтты. Книга V

Давин был весьма обеспокоен, если не сказать — встревожен происходящим. Наверное, какие-то другие лорды всё ещё видели в этом лишь странную экстравагантность, своеобразную игру, что-то скоротечное, что рано или поздно сойдёт на нет. Он же всеми потрохами ощущал, что грядёт беда.

Давин опасался полноценной гражданской войны. Войны, в которой не будет границ между доменами, где рядом в одном строю могут встать пахарь из Латиона, кузнец из Танна и охотник из Колиона. А по другую сторону останутся лишь жалкие сотни феодалов, а в конечном итоге — лишь семнадцать человек. Как и предсказывал когда-то Увилл. Ещё недавно Давин посчитал бы подобное невозможным, и что принадлежность к тому или иному домену останется определяющей доминантой в выборе стороны конфликта, подчиняясь древнему принципу «Наших бьют!». Но оказалось, люди устали от доменов, устали от границ, от феодальных лестниц — от всего, что многие сотни лет составляло устоявшуюся основу Союза.

Давина нервировало, что Борг Савалан не бьёт в набат, не созывает Стол, не взывает о помощи. Он преступно бездействовал — то ли напуганный, то ли разочарованный. Удивительно, но пока помалкивал и Давил Савалан. Впрочем, а что он мог сделать?..

Латион, конечно, мог ввести свои силы в домен Колиона для помощи Боргу. Но только вот что бы это дало? Случаи с захватами замков красноречиво свидетельствовали о том, что за нового лорда в Колионе не встанет никто. Несколько тысяч латионцев вкупе с войсками Колиона за одно лето могли бы прошерстить предполагаемые места скопления бунтовщиков и избавить центральные домены от этой угрозы раз и навсегда. Да только Давин понимал, что в этом случае весь Колион встанет против захватчиков, а Увилл заработает ещё больше политических очков.

Да и отыскать лагеря мятежников будет ох как непросто! Было очевидно, что всё местное население боготворит Увилла, и он, в случае чего, получит целую армию шпионов, соглядатаев, партизан. Чернь скорее даст заживо разрезать себя на кусочки, чем предаст своего любимого короля. Не говоря уж о том, что о любом движении вражеской армии тут же станет известно Увиллу.

Для Давина было ясно как день, что Стол должен предпринять какие-то беспрецедентные меры, чтобы погасить зарождающийся пожар прежде, чем он поглотит всё вокруг. Однако он не знал, как донести эту мысль до лордов. Пожалуй, соседи Колиона поддержат его, ибо на своей шкуре испытали уже эту опасность, но вот лорды западных доменов… Давин уже предвкушал едкие ухмылочки Брада Корти, нерешительное мычание Анри Локкура, витиеватые рассуждения Дабри Аварана, где за нагромождением слов, как правило, скрывалась лишь пустота…

Давин знал, что только сообща можно победить Увилла, потому что Увилл был уже не просто тридцатилетним выскочкой с нелепой короной на голове. Он стал явлением, феноменом, с которым, пожалуй, нельзя было покончить, просто ликвидировав самого виновника. Увиллу удалось создать культ, который, возможно, станет жить и после его смерти. Он стал гангреной, которая поражала всё новые и новые участки тела Союза, так что отсечение одной больной конечности в виде Колиона уже вряд ли помогло бы.

И потому Давин метался в бессилии, не зная, что ему предпринять. Он недоумевал при виде бездействия Саваланов, но понимал, что объявить созыв Стола самому было бы не очень-то разумно. Его сочтут паникёром, сующим нос в чужие дела. Всё это невероятно угнетало старого лорда.

Отрадой была ему лишь Камилла. Но и тут не всё было гладко. Давин не решался говорить с ней о брате, опасаясь причинить боль. Да и что могла посоветовать эта несчастная девушка? Давин знал, как она раньше боготворила Увилла, и ему оставалось лишь надеяться, что теперь она излечилась от этого, подобно Солли. Так и выходило, что он не мог поделиться своими тревогами с двумя самыми близкими для него людьми.

Но зато во всём прочем он мог бы быть теперь вполне счастлив. У него была масса свободного времени, и большую его часть он посвящал своей гостье. Иногда они собирались втроём, но было видно, что Солейн не слишком-то комфортно чувствует себя, наблюдая, как её отец пожирает взглядом молодую девушку. Впрочем, кажется, его счастье было для Солли важнее собственных переживаний, так что она не пыталась помешать происходящему и никогда не осуждала Давина, по крайней мере, открыто.

Давин же почти блаженствовал. Мы говорим «почти» лишь из-за его тревог по поводу Увилла, потому что, не будь их, он был бы, наверное, счастливейшим из людей. Они с Камиллой как раз достигли того состояния, которое предшествует признанию. Оба уже настолько свыклись с ощущением взаимной приязни, что иной раз, забываясь, даже несколько переступали приличия. Например, Давин мог при встрече чересчур долго целовать Камилле руку, или же они могли непозволительно тесно сидеть у камина, словно бы и не замечая этого. Иной раз при разговоре Давин мог брать Камиллу за руку, и она забывала отнять её, так что они могли по нескольку минут сидеть так, очарованные моментом.