H2o

Журналистка обитала в пятикомнатной квартире, тесной от страшного беспорядка. Уже в прихожей Виктор задел пирамиду картонных коробок, наступил на протянувшийся от гардероба длинный шарф, а затем споткнулся о детскую железную дорогу. По всему коридору выстроились батальоны туфель на высоких каблуках, некоторые из них валялись на боку, будто убитые солдаты. Лика разулась, сразу став маленькой и трогательной, и вытолкала Виктора в ближайшую комнату, где у стены стояло пианино с бумагами и открытым ноутбуком на крышке, на журнальном столике перед креслом громоздились немытые чашки и торчала бутылка выдохшегося шампанского, а из-под купола клетки на шкафу подавал голос крупный попугай. Было совершенно непонятно, как она живет. Было пьяняще, головокружительно здорово.

Виктор взял ее здесь же, не доходя до спальни, преодолев шуточное сопротивление, поперек кресла, под негодующий скрекот попугая и свист чайника на бэк-вокале. Это было только начало, ты знал точно, хотя и понятия не имел, что тебе может понадобиться от нее еще. При всей внешней банальности ситуации — никогда раньше с тобой ничего подобного не было, эдакого бессмысленного безумства, ты всегда держался вне границ безумия и бессмысленности. Свобода — это когда ты устанавливаешь свои правила, но отнюдь не отрицаешь правил вовсе. Что-то сдвинулось в твоем личном мире, поползло неудержимо, словно неуправляемый тектонический процесс. Такое не кончается добром. И не кончилось.

Не кончилось, когда она метнулась на кухню, смеясь, ругаясь и одергивая мини-юбку на голом заду. Когда названивала на десяток номеров, разруливая работу, ребенка и ранее назначенные встречи. Когда вы пили кофе, потом коньяк, потом водку, потом чай и опять водку, болтая обо всем на свете. Когда перебрались, наконец, в спальню, где, ехидно подкалывая друг друга, тем не менее весьма удачно все повторили. А затем валялись в обнимку перед телевизором — ее пушистый затылок точно в изгибе у твоего плеча, — с жаром обсуждая новую супругу депутата Пшибышевского; в какой-то момент Лика встала и, жемчужная на черно-синем фоне, широко распахнула окно.

Заканчивать этот вечер было никак нельзя, его следовало тянуть и длить любой ценой, будто мелодию заклинателя змей или переговоры с сумасшедшим террористом. Переключили на порнуху и смотрели весело и спокойно, как давние счастливые супруги. И когда ты все-таки положил руку на птичью гузку ее голенького лобка, и не потому, что слишком уж хотелось, а просто чтобы не дать заснуть, оборвать, прекратить, — все и произошло. Мгновенно и страшно, как любая давно ожидаемая катастрофа.

Вспышка и свист в окне, и огненный зигзаг по комнате, и пока ты смотрел, как завороженный, пытаясь сообразить — шаровая молния, сигнальная ракета? — вокруг уже задымилось, запылало в нескольких местах. И будничный в сравнении с пироэффектом дробный стук, но теперь ты реагируешь вовремя, скатываешься с кровати, увлекая за собой Лику, еще горячую, уже мертвую… Окно! Главное — прочь от окна, не оказаться на одной линии с ним. Прочь из квартиры, срывая с плеча горящую портьеру, спотыкаясь на проклятой железной дороге, лихорадочно отмыкая накаляющиеся замки. И вверх — потому что внизу, разумеется, ждут. Или даже поднимаются по лестнице навстречу.

Видимо, они сработали непрофессионально, раз тебе удалось уйти. Хотя не исключено, что так и было задумано: не покушение на убийство, а скорее психологический аргумент, информация к размышлению.

Попугай, наверное, сгорел заживо, запертый в клетке. Нам и птичек жалко, говорил отодвинутый без труда с дороги Соломенный папа Тимофей Трачук. Этим не жалко никого. Как, впрочем, и тебе самому. Ее мальчик, кстати, ровесник Сережки; вот только не надо, родной сын — и тот абстракция в твоей жизни. А Лика… Хотелось бы знать, кому она тогда звонила. И зачем открыла окно.

Трагедии не вышло, максимум небольшой боевичок, переходящий в фарс на грани фола. Звонок в произвольную дверь на последнем этаже — кто там? — конь в пальто, вернее, голый мужик на пороге. Конечно, ты предельно рисковал, ты мог нарваться на кого угодно. Однако попал на оптимальнейший вариант: маленькая девушка в очках, учительница, такая одинокая, такая романтичная, отродясь не смотревшая парламентских новостей. Кажется, до нее не дошел даже убойно-лошадиный комизм ситуации, не говоря уже о прочих не слишком приятных аспектах. В общем, она тебя впустила.

И все воскресенье ты отсиделся там, на шестнадцатом этаже, с балкона которого город казался игрушечным, вроде той железной дороги. Да, ты выходил на балкон. Ты даже стоял там на закате в обнимку с ней, заклеившей пластырем твое обожженное плечо, раздобывшей где-то мужскую одежду почти твоего размера и уже сочинившей себе невероятную сказку. А утром понедельника аккуратно вытянул руку из-под сонного тела учительницы — не такого уж легкого, кстати, — и, разрабатывая онемевшие пальцы, опять вышел под самое небо и вполне вероятные пули. Полюбовался на гроздья желтых шариков в голубой вышине.