H2o

Ильма сидела на корточках, прислонившись затылком к парапету беседки. Прятала ветер; хотя, собственно, никакого ветра и не ощущалось, так, холодное движение воздуха с моря. Из-за меховой опушки круглой шапочки не было видно ее глаз, только небольшой кусочек бледненького лица, сокращенный в перспективе. Олег тоже присел, попытался заглянуть ей в лицо, склонив голову набок, но глаз все равно не увидел.

Она молчала. Она молчала, когда хотела, независимо от того, был ли задан какой-либо вопрос.

— Да, — сам себе ответил Олег. — У меня получилось. Я давным-давно его не видел, да не очень-то и стремился навязывать ему свое общество. По-твоему, это правильно?.. знаешь, по-моему тоже. Но я чувствую за него ответственность, понимаешь?

— Я не говорила, что правильно.

— Мы с ней развелись двенадцать лет назад. Естественно, первое время я брал Женьку на выходные и все такое… Со временем эти родительские ритуалы теряют смысл. Он действительно отдельный человек. Но не взрослый. Вот тебе сколько лет?

Запрокинула голову, так, что мелькнули на мгновение зрачки и ресницы:

— Двадцать один.

Олег приподнял брови: н-да, а я думал — четырнадцать… Захотелось поднять ее, развернуть к свету, рассмотреть как следует, извлечь наружу из-под этой шапочки до самых глаз… ага, прямо сейчас, на морозе. Взбредет же такое в голову. Впрочем, немногим безумнее самой идеи прийти именно к ней советоваться насчет Женьки. Которому семнадцать… или уже восемнадцать? Нет, семнадцать, точно. И ликвидировать счет самостоятельно, без материнской подписи, он юридически не мог. Но связываться с первой женой — Олег в упор не помнил ни ее голоса, ни лица, — раньше, чем получится разобраться с самим Женькой, нельзя. Другой, отдельный человек; Ильма, как всегда, выразилась очень точно. И кажется, он сменил мобилку.

Мельтешащая суета внешней, прежней, зачеркнутой жизни. Неправильная и лишняя в мире, где еще вчера были только море и сосны, и следы собачьих лап на снегу, и витраж на церкви… Мой собственный мир, гармонию которого не смогла поколебать даже встреча с женщиной из прошлого — а ведь я думал, мне казалось, что именно того, давнего, забытого, похороненного прошлого следует страшиться больше всего.

Недавнее, почти вчерашнее оказалось куда более деструктивным.

— Ты уедешь? — спросила Ильма.

— Если не дозвонюсь. Конечно, лучше бы дозвониться… Не хочу никуда уезжать.

— Люди все время делают то, чего не хотят. Но это же неправильно.

— Неправильно.

Олег вздохнул, поднялся на ноги. Ильма не встала, осталась где-то внизу, минимизированная, словно свернутое окно на краю монитора.

— А ты как думаешь? С чего это вдруг? Что могло с ним случиться?

Внизу, почти на уровне его колен, она пожала плечами:

— Если он не умер, то ничего страшного.

— То есть?!

— Когда человек умирает — страшно. Все остальное не очень. И вообще, когда все плохо, то наоборот, нужны деньги. У людей всегда так, разве нет?

— В общем, да, — он криво усмехнулся. — Но я все равно не могу. Я должен узнать, почему он…

— Это его почему.

— Он мой сын.

— Я понимаю. С детьми странно.

Вот мы и совершили полный круг, подумал Олег. Оперся на парапет, повернулся лицом к морю. Сейчас я попрощаюсь с ней, вернусь домой, снова отстучу Женькин номер и послушаю, насколько он недоступен. Потом на скорую руку сочиню парочку причин, по которым никак нельзя сначала позвонить его матери. А может, и наберу, черт с ней, все равно она не скажет ничего вразумительного. Зато, скорее всего, отсоветует приезжать, слишком дорогое удовольствие, а она всегда любила экономить, в том числе и чужие деньги. Что-что, а это я не забыл… припомнить бы еще, какого цвета у нее глаза.

Почему я должен ей звонить? Зачем — куда-то ехать?! Как случилось, что я вообще начал мыслить этими мелкими, чуждыми, бессмысленными категориями?!

На краю зрения что-то шевельнулось, легко, беззвучно — словно взлетела бабочка. Олег повернул голову: Ильма стояла рядом и смотрела в его сторону ровным взглядом, приходившимся ему где-то на уровне плеча. Тонкая рука лежала на парапете, и остро захотелось посмотреть, образовалась ли там, под ней, сухая и теплая проталинка. Впрочем, сегодня на ее руках были перчатки из серой замши.

— Ты просто больше ему не нужен, — сказала Ильма. — И тебе больно. Люди не умеют быть ненужными, никогда.

От неожиданности он дернулся и хмыкнул:

— Не скажи. Очень и очень многим прекрасно удается.

— Им тоже больно.

— Так что ты предлагаешь? — Олег отпустил парапет и зашагал туда-сюда по утоптанному снегу беседки. — Сделать вид, будто ничего не случилось? Не хочет сын моих денег — и не надо? Мало ли по какой причине?!

Что я несу, одернул себя он. Выясняю отношения, требую объяснений, возмущаюсь, срываю раздражение, навешиваю на нее свои проблемы… А ей всего двадцать один год, которых ни за что и не дашь. Хрупкая нездоровая девочка со странными представлениями о мире. Я хотел услышать от нее правду — и услышал; а теперь недоволен тем, что эта правда мне не понравилась. Извиниться перед Ильмой и уходить. И самому, наедине, принять какое-никакое, но решение.