Ha горных уступах

— Уступи, прошу тебя, брат!

— Нет, брат!

— Не хочешь?

— Не хочу!

— Я тебе заплачу за три танца!

— Не хочу!

— Брат!..

Но Волынчак стоит уже перед музыкантами и снова поет:

Ты не пробуй, парень, хозяйничать в корчме!
Есть и лучше парни, спесь собьют тебе!

А Войтек Хронец отвечает ему, притворяясь веселым:

Иль меня убьют,
 Или я кого,
Ведь топор в руке
Так и рвется вверх!

Остановился Волынчак, взглянул на Войтка, Войтек на него. Смотрят, улыбаются и грозят друг другу глазами; горят они у них, как свечи. Мужики уж соображают, что дело неладно; отходят в сторону, собираются в кучки. Бабы бегут к своим мужикам и становятся около них, перемигиваясь друг с другом и ожидая: «тут что-то будет». Музыка играет, Волынчак пляшет. Пляшет, да что-то не так у него выходит. Кончать не хочет, на зло, из гордости, но вдруг останавливается перед музыкой и поет хриплым голосом.

Потом берет Касю за талию, хочет обнять ее и закружить в воздухе в заключение пляски. А Флорек Француз дает Войтку тумаки в бок и шепчет ему:

— Войтек!

Войтек бросается вперед, хватает Касю за косу, да как закружит ее в воздухе, да как бросит оземь! Застонало даже все вокруг! А она даже не вскрикнула.

— Ты, сука! Так вот где твои клятвы! — кричит Войтек и топчет ее грудь ногами.

Волынчак одурел, раскрыл рот, вытаращил глаза. Вдруг Сташек Пенцковский, брат Каси, выскочил с криком: «Бей! Бей!» И хвать Войтка за горло. Пришел в себя и Волынчак; бросился на Войтка.

Пять или шесть парней, друзья и родные, один со скамьей, другой с дубиной, третий с глиняным горшком, выливая себе пиво на голову, кинулись на Войтка, но в это мгновение люди у дверей рассыпались во все стороны, словно отруби в корыте, когда на них дунет корова, — и два огромных черных горца, сверкая медью своих поясов, подняли загорелые руки, до локтей обнажившиеся из широких рукавов. Словно кузнечные молоты, что поднимаются бесшумно, а бьют с грохотом, так беззвучно поднялись их руки и загремели по головам их огромные кулаки. В избе поднялся стон и крик. Сверкая синими белками и издавая какие-то хриплые звуки, муранские немые расшвыряли мужиков, как снопы в поле.

Хорошо еще, что не рубили, а то бы не приведи Господи!

Войтек Хронец повалил Волынчака на пол, придавил его коленом и схватил за горло; чупага упала рядом.

Люди начали пятиться и убегать из корчмы, музыканты в ужасе столпились в углу. Горцы гнали толпу в двери, и вокруг Войтка стало свободнее. Тогда к нему проскользнул Флорек Француз и толкнул его в плечо:

— Войтек!

А потом буркнул:

— Бррр!

Тогда Войтек схватил чупагу, встал, замахнулся и ударил топориком Волынчака в лоб, так что брызнул мозг; потом еще, и еще, и еще, куда ни попало.

А Флорок Француз при каждом ударе подскакивал и визжал каким-то нечеловеческим, ястребиным визгом:

— Бей! Я тебе за него по фунтам заплачу!

Войтек бил.

А Флорек Француз пищал в углу:

— Войтек! Войтек! Войтек! Хи-хи-хи! — он скакал и топал ногами.

Вдруг Войтек перестал издеваться над трупом, схватил с прилавка бутылку водки, опрокинул ее в горло и выпил до дна. Потом фыркнул и оглянулся по сторонам: Волынчак изрублен, как говядина; Кася израненная, истоптанная толпой, валяется в крови на полу. Музыканты толпятся в углу, — им некуда выйти.

— Играйте! — кричит им Войтек.

— Играйте! — и бросает им горсть талеров.

— Играйте! — и замахивается чупагой.

Один из музыкантов быстро настроил скрипку и провел по струнам смычком.

Войтек стал перед ними и запел:

Уж вы мне играйте,
 Коль играть должны.

Пляшет. Скользит в крови. Толкнул ногой труп Валенчака. Побелевший от страха корчмарь оттащил Касю под скамейку. С исцарапанными и забрызганными кровью лицами двое немых стоят в дверях, держа в руках чупаги. Войтек пляшет, поет.

Пляшет, истекая кровью — не мало и ему досталось в драке — шатается и поет:

Виселицу тащат,
 Виселицу ставят.
Там висеть я буду
 За любовь мою!

Наконец, он опустился на скамью.

— Жид! — кричит он. Корчмарь трясется от страха.

— Что прикажешь, атаман?

— Давай перо, бумаги и того… чем пишут…

— Чернил?

— Чернил. Живо. На тебе за это!

Бросил ему талер. Корчмарь принес бумагу, перо, чернила.

— Пиши, я не умею.

Корчмарь обмакнул перо в чернила: