Ha горных уступах

А Марися Далекая стала с той поры совсем другой с ним. Бегает от него, иногда обидное слово скажет, не попросит сыграть, а когда он играет — не слушает. Словно он что дурное ей сделал: льдом от нее на него веет.

И грызло же горе несчастного Яська. Что он ей сделал? Сказал, что любит ее. Да разве он ее неволит? Разве докучает ей? С первого же слова отстал он от нее, как отскакивает ветка от сосны, когда в нее гром ударит.

Думает он и думает… Что тут за причина может быть? Что не люб он ей… Ну что ж, всякое бывает… Но чтобы ни за кого идти не хотела такая девка, красивая, здоровая, молодая… Не понять!

Тут что-то должно быть…

Уж не тяжкие ли слезы какие?..

Ведь не даром поют:

Умру я, матушка, не от хворости,
Умру, родимая, от тоски-змеи.

И так было ему плохо, что справиться с собой не мог.

— Эх! — говорил он, — лучше бы мне на осине висеть… Что я ей сделал? Что я ей сделал? Ведь не обидел ее, ведь слова ей не сказал… Радость моя…

И уходил куда-нибудь в лес и играл.

А играл он так, что, когда Антося, Тиралова крестница, раз под лесом коров пасла и игру его услыхала, так ее его игра за душу взяла, что она навзрыд заплакала, да так весь день и ревела.

— Чего ты плачешь, девка? — спрашивает ее Тирала.

— Я… Ясек… так… играет, крестный…

— Ну и пусть его играет.

— Да и у меня так… на сердце… люто, что невмоготу…

— А что ж тебе невмоготу?

— Не знаю… крестный…

— Уж не тянет ли тебя к нему? — смеется Тирала.

Антося сразу проглотила слезы и разозлилась:

— А к кому меня должно тянуть?.. Не к тебе ли? ишь, тоже, репа сушеная, за кого принялся… Ишь…

Пока еще стояла погода, Ясек шлялся со скрипкою по лесу и крепился, как мог. А когда залили ливни, когда подошли туманные, пасмурные, скучные осенние дни, когда вершины запорошило, когда мгла, мрак пали в долины — у него от тоски чуть сердце не выскочило. И любить она его не хотела, и не знал он, чем немил ей стал, чем ее обидел, что ей дурного сделал. И не знал уж, что хуже: то или другое? За любовь бы жизнь отдал, обиду бы жизнью искупил… Да.

Раз после полудня Марися что-то разнемоглась, не выгнала коров, — он видел, что она вошла в шалаш, где варят обед. Пошел за ней.

Вошел молча. Сел у стенки на лавку, и она на лавке сидит, не смотрит на него.

Прошло уж много времени, а они все молчат; снял Ясек скрипку со стены, стал бренчать пальцами по струнам. Побренчал раз, другой… Потом зазвенел пальцами на струнах:

Уж как пас волов я в поле, где зеленый дуб стоит,
Красна девица приходит: ты зачем тут? — говорит.

А Марися в слезы. Сначала сдерживалась, — а потом плач прорвался, как огонь.

Ясек вскочил с места:

— Марись! Что такое? Чего ты плачешь?

А она все плачет.

— Чего ты плачешь?! Твои слезы, как камни для меня… Скажи! Отчего ты со мной такая? В чем виноват я перед тобою? Чем я тебя обидел? Марись!

— Эх… ни в чем ты не виноват, ничем ты меня не обидел… Только зачем ты, зачем на струнах заиграл…

— Да ведь я не раз тебе играл, и ты не плакала, — говорит Ясек.

— Не надо было… теперь… — говорит Марися. Задумался Ясек… Думал минуту, потом бросил скрипку на землю, ногой толкнул. Берет руки Мариси, целует.

— Прости! — говорит.

— Не в чем… Чем ты виноват?.. Ничем, — отвечает она.

— За что ж ты сердилась на меня?

— Не сердилась я… нет… не понять тебе того никогда… никогда.

— Не сердилась?! — кричит Ясек, поднимая на нее глаза.

— Нет… только сердце у меня наболело…

У Яська слезы стали навертываться на глаза, но он удержал их.

— Отчего у тебя сердце наболело? — спрашивает.

— Если бы знал ты… Болело оно у меня, болело, да тихо, а теперь громко заболело…

— Из-за меня?

А у Мариси снова слезы брызнули из глаз. Видно, себя уже не помня, стала причитать она, рыдая…

— И любила я его, любила…

И шатается, словно вот-вот упадет. Едва о стену успела опереться, да Ясек ее поддержал.

— Это он так пел… когда коней пас… Я его спрашивала, а Зоська Чаювна знала, что… И любила я его, любила…

Больше не могла говорить она, затихла… А Ясек целует ей руки, колени. Тихо стало в шалаше, только синий огонек на костре пляшет.

— Не хотел он меня, — говорит Марися, помолчав. — Взял Зоську Чаювну, женился. Ничего я ему не говорила, да знал он, что я гибну… Эх, когда их венчать вели… в Хохоловский костел… когда их вели…

— Марись…

— Стой… пройдет… Вели их… А я стояла в сторонке… Когда им ксендз руки соединял…

— Марись…

— Стой… Взял их руки, кольца обменял, повенчал, клятву взял… и он уж стал ее… Вышел он из костела… Перо у него было на шапке, красные ленты на вороте… А она в венке. Эх, Ясек, сто лет буду жить, не забуду…

— Марись!