Ha горных уступах

А он стоял среди людей, словно ослепленный ярким солнцем, которое опускалось там, за стеной, за грань гор. Офицер, довольный и успокоенный, хлопал его рукой по плечу и говорил: «Молодец парень! Молодец!» Люди кричали от удивление перед удивительным примером ловкости, а, главное, перед тем, что Собек соскочил обратно на тюремный двор; сам он ничего не слышал. Услышал только слова:

– Давно сидит?

– Месяц.

– На долго засадили?

– На двадцать лет!

– И не сбежал?!

Собек оглянулся на того, кто говорил. Маленький, хилый мужичок, одетый в накидку – так, как носят около Гдова, – смотрел на него бледными глазами с выражением страшно презрительного удивления. Смотрел на него, как на человека, глупости которого надо удивляться и которого, благодаря этой глупости, нельзя не презирать. Собек Яворчарь засмотрелся в глаза хилого мужичка из-под Гдова.

Его окружили горцы, которые сидели в Виснице.

– Собек! Ну, и мужик ты!

– До тебя и Горному Косле, покойному, далеко!

– Да и всем, небось!

– Сам его благородие рот разинул на минуту.

– Может быть, сколько-нибудь годов простят за такую штуку!

– Никто тут еще ничего такого не видывал!

– Хе! да и не увидят!

– Есть ли где-нибудь такие люди, как у нас? А?

– Эй! Куда всем до нас, что из-под гор!..

– Ну! разве у нас есть другой такой Собек.

Они окружили Собка; их было пять или шесть, воров и разбойников. Они гордились Собком.

– Ну и шайка бы из нас с ним была! – говорит один разбойник из Костелиск другому.

– Эх! хорошая шайка!

– Я думал, что лучше, чем у нас, в Костелисках, парней не найти!

– Вот ведь и в других местах водятся. И Яносик был не из Костелиск, а откуда-то со Спижа.

– Вы! Костеличане! А Матся у нас в Закопаном?!

– А Новобильский Валек?

– И!.. В Костелисках…

Ночь была темная, все спали. Хоть глаза выколи, – на небе черные тучи, нигде огня не видно. Дождь так и гудит, ливень страшный. Темно в камере. Собек видит всюду глаза, которые смотрят на него, глаза хилого мужичка из-под Гдова. Они преследуют его всюду, куда бы он ни обернулся, смотрят на него – пристальные, выразительные, упорные.

Собку стыдно перед ними; а теперь даже страшно.

Мужик сидит в другом крыле, в другом конце здания; должно быть, спит теперь на соломе… глаза у него закрыты… а эти – тут, сквозь стены смотрят в душу Собка.

Корчится душа и извивается под их взглядами, хочет укрыться и не может бежать.

Восстало тело – бешеное, злое, растравленное, охваченное отчаянием – против души.

– Что ты со мной сделала? – стонет оно. – Что ты со мной сделала?!

Ноздри, ноздри, которые потянули уже вольный воздух; глаза, которые уже выглянули за стену, в мир, у них словно зубы оказались, и они грызли и рвали Собкову душу. Два бледных, выразительных, упорных зрачка мужика из-под Гдова уходили в нее все глубже и глубже.

Он был там, на стене!.. Один прыжок!.. Ветер бы его не догнал!.. Теперь он был бы уже у венгерской границы.

Собку казалось, что у него что-то свистит над ухом, словно его собственная чупага, которой он кружит над головой, кружит со страшной силой от радости, от огня, что в крови играет!

Там, там, где-нибудь в лесу, под Посредним Верхом, как притаившиеся рыси, сидят его товарищи, братья. Там сидят они у костра и поют вполголоса грозный напев чернодунайского разбойничьего марша. Поют вполголоса песню, о которой никто не знает, когда и кто сочинил ее, песню, от которой качаются ели и спящие орлы срываются с ветвей и шумят крыльями в темноте, ослепленные, гневные и испуганные. Там поют его братья, и только на кобзе некому играть, так как он, Собек Яворчарь, сидит в Виснице. В Виснице – он, о ком мужики говорили: кого уж кого, а Собка Яворчаря не скоро поймают, – легче дикую козу за рога рукой схватить!.. Он, о ком девки сложили такую песенку:

Опутало сокола бабье лето сетью, –

Яворчарь наш Собек через сеть проскочит!

Опутало соколу бабье лето крылья –

Яворчарь не дастся – всех он обморочит!

Он, о ком девки любили петь:

Сяду от работы отдохнуть на камне,

Сон мой, сон любимый, тошно без тебя мне!..

Сон мой, сон любимый, ты не нужен боле –

Мчит из леса Собек – убегай ты в поле!..

В глаза ему хлынули вдруг горы, как град весною, что вырвется из-за скал. Тут луга зеленеют, там вода в озере играет, там овцы блеют, белея вдали, позванивая колокольчиками; все звенит, поет, гудит на полянах. Там девки поют, там горцы… вот вышла какая-то из-за скалы: э-э-э-эх!.. там кто-то отвечает ей из-за горы: гоп! гоп!.. Там на кобзах, на гуслях, на вербовых свирелках играют, на длинных, далеко звучащих рожках играют горцы, пастухи, погонщики! Тут в шалаше огонь горит: парень пляшет, семенит ногами, искры под крышу летят… Притопнул, запел!

Аль я парень не пригожий?

Аль тут есть меня моложе?

Черны очи, черна бровь,

А в самом огонь – не кровь!

Ногой в землю вбился, в глину, а какая-нибудь девка поет у стены из угла:

Ты мне, парень, всех милей,

Подходи ко мне смелей,

Дам барана, водки флягу,

А захочешь, наземь лягу!..

Только искры в крышу бьют, а гусли бренчат, словно в них черт ощенился!