Happy End для девчонок

Я обобрала куст красной смородины, старый, разлапистый – почти дерево, с длинными ветвями, под собственной тяжестью клонившимися к земле и красными от ягод, за которыми не видно было листьев. На одну ветку уходило не меньше получаса. Я пересыпала ягоды в полиэтиленовые пакеты и укладывала их в морозильник. Когда на кусте не осталось ни единой ягоды, морозильник заполнился под завязку. Я обобрала все кусты черной смородины и сварила одиннадцать литров черносмородинного варенья. Прочесала участок, все десять соток, подбирая и складывая в мешок подгнившие обрезки досок, обломки арматуры и кирпичей, бумажки, камни, осколки стекла, гнутые гвоздики и прочий мелкий мусор, который не поймешь откуда появляется на дачном участке и летом зарастает травой. Собирала падалицу, сухие сучки, остатки прошлогоднего бурьяна вдоль забора, грузила в тачку и вывозила все это добро на поле. Прополола грядки – теперь на них невозможно было обнаружить даже микроскопических сорняков, – разрыхлила и разровняла землю вокруг посадок, так что она сделалась гладкой, точно бархат. Отыскала в сарае побелку и на два раза выбелила печку. Оттерла крошечные пятнышки на окне террасы, возле которого стояла плита: год за годом брызги горячего масла отлетали в стекло и, казалось, пристали к нему навечно. Но я методично отскребала острием ножа пятнышко за пятнышком, которых, казалось, был миллион, и стекло стало прозрачным, будто его только вчера доставили из магазина. Я выбила пыль из всех ковриков, встряхнула все покрывала, протерла все стены и до блеска вымыла полы. Перебрала книги, протерев каждую от пыли и расставив на полках по росту. Даже склеила разбитую сахарницу – так аккуратно, что трещина стала незаметной.

Словом, от заката до рассвета каждый божий день я терла, мыла, скребла, копала, перебирала… Руки мои должны были все время что-то делать, чтобы отключилась голова. Сердце порой ныло, но глухо, не колотилось и не рвалось, будто его затянуло тиной, как сонную стоячую воду. Я запрещала себе думать о чем-либо, кроме планов на завтрашний день. По вечерам, уставшая, даже проголодавшаяся, готовила чай с бутербродом, брала с полки книгу из серии примитивных детективчиков третьего разлива и читала в кровати до тех пор, пока не начинали слипаться веки. А с утра вновь принималась за работу. Ни разу не включила телевизор и даже телефон, а Интернета на даче попросту не было. Вереница дней, похожих один на другой, исцеляла меня; в их ритмичном однообразии было нечто успокоительное, мирное, безмятежное.

Сестра на даче не появлялась. Знать, в городе у нее были дела поважней. Какие – нетрудно догадаться. Лишь приезд мамы с папой, что наведывались на дачу по выходным, выбивал меня из целительной колеи. Я боялась отголосков городской жизни, которые долетали до меня с появлением родителей. Впервые увидав расчищенный участок и идеальный огород, они переглянулись молча и потрясенно. Зайдя в дом, прибранный как для приема высоких гостей, и вовсе испугались, а мама даже потрогала мне лоб. Их присутствие было для меня тягостно; по выходным я пряталась в комнате или уходила в лес, лишь бы не вступать в разговор, и жила только ожиданием их отъезда.

Я когда-то где-то читала, что у некоторых черепах в панцире есть дверки. Когда черепаха прячется, она закрывает отверстия для головы и лап подвижными частями панциря, как будто затворяет в доме окна и двери. Читала и про раздувающуюся африканскую черепаху. Если на нее нападает хищник, она прячется в узкую каменную пещеру и надувается воздухом, как воздушный шар. Даже если хищник попробует достать черепаху лапой, у него ничего не получится. На меня, конечно, хищники не нападали, но вытащить меня из комнаты или вызвать на разговор было так же невыполнимо, как добраться до раздувающейся черепахи. А створки моего панциря были задраены наглухо, дабы не просочилось извне то, о чем я предпочитала не знать, не думать, не вспоминать…

Все же отзвуки происходившего где-то там, в суетной городской жизни, предательски до меня долетали. Как-то в субботу, когда мама с папой пили чай на террасе, моих ушей достигли мамины слова:

– Свадьбы играют осенью…

Она беззаботно рассказывала папе, откуда пошла традиция назначать свадьбы на осень. Мол, весной и летом крестьяне, не разгибаясь, работали в поле, а осенью, после сбора урожая, работы убавлялось, а денег – наоборот. Самое время сыграть свадьбу.

На другой день мама завела со мной осторожную беседу. Намекнула, что в нашей жизни грядут кое-какие перемены, о которых она должна мне рассказать…

– Не надо, пожалуйста! – вырвалось у меня. – Не рассказывай мне ничего! – едва сдержав слезы, я метнулась прочь.

И мама отказалась от попыток поставить меня в известность о происходящем. Только вечером, перед самым отъездом, обронила невзначай:

– Ты еще не собираешься в город? Катя все время о тебе спрашивает, она соскучилась… Просила передать, что ей очень нужно с тобой поговорить… Да и учебный год скоро. У вас ведь будет собрание курса перед первым сентября?