Harlow Hemmings (СИ)

Когда же она уехала во Францию, я почувствовал, что снова могу дышать, что впервые за несколько лет моя голова прояснилась. Я осознал, что больше не люблю Ханну. Девичьей красоты уже не было достаточно… Видимо, я просто устал задабривать Ханну подарками, и проклинал день, когда впервые ее увидел.

Однажды, проснувшись после ночи в пьяном тумане, я понял, что больше не осталось сил терпеть. И тогда я позвонил ей в Сен-Тропе, в какой-то роскошный отель… Ханна никогда себе ни в чем не отказывала, всегда говоря, что заслуживает лучшего. Черт, по крайней мере, я тоже заслужил что-то - например, быть любимым и уважаемым. Поэтому, найдя, наконец, в себе мужество осуществить свое решение, я захотел поиграть с Ханной перед разрывом, намереваясь сделать больно ей.

Но…

Она ответила с такой страстью и жаром, что у меня перехватило дыхание. Мое тело, изнывая от желания, дрогнувшими пальцами пыталось почувствовать ее кожу… Я не мог ничего изменить: нас разделяли тысячи чертовых километров, и все, что мне оставалось – слушать сбившееся дыхание и стоны на другом конце линии. Она подвергла сомнению мое решение.

Может быть, у нас еще была надежда сделать все правильно; возможно, мы могли бы изменить все и начать жить долго и счастливо. Вот так вместо разрыва, я признался ей в любви в своей постмастурбационной дымке.

И, как выяснилось, это была Харлоу. Это была она на другом конце линии.

И как больно оказалось осознать, что у нас с Ханной никогда не было даже искры надежды.

Продолжая уверять себя, что все хорошо, я увлекся игрой с Харлоу, наказывая ту за грехи своей бывшей. Не говоря уже о том, что мой член наливался лишь при одной мысли о Харлоу. А ведь она точно не знала, что я чувствовал себя оскопленным Ханной, уже начиная испытывать проблемы с эрекцией. Но Харлоу… В моих брюках становилось тесно всякий раз, при воспоминании о ее попке во фривольной юбке-карандаше…

Конечно, она должна была отрицать это и обвинять меня в шовинизме и сексизме… И она была бы права. Снова. Я был сексистом, находя все ее наряды слишком сексуальными и вызывающими. Да не имело значения, что именно было на ней надето - я все время хотел сорвать это с нее.

Мне нравилось, как она со мной боролась. Словно разъяренный котенок против когтей тигра. В пятницу, когда я последовал за ней из бара, она разожгла во мне такой огонь одними глазами, мечущими молнии в самые чувствительные части моего тела. После этого поединка у меня была очень неплохая ночь – мой лосьон для тела, мои руки и мой член закатили вечеринку с показательными выступлениями. Всего лишь одно воспоминание о ее пылающих глазах – и я снова был тверд…

На кладбище я позволил себе немного открыться, надеясь напугать Харлоу; дав увидеть, насколько сильно я разрушен и как одержим своими смехотворными надеждами и желаниями. Тем не менее, смеяться надо мной она не стала. Теплая маленькая ладошка девушки скользнула в мою, и ее искренний ответ открыл внутри меня какие-то врата.

Харлоу не была готова играть в мои глупые игры, серьезно восприняв даже походы в церковь и, конечно, мне нужно было совсем немного ее поддразнить… И опять я почувствовал ее теплую ладонь, сжимавшую мою руку и заставившую чувствовать себя идиотом.

Той ночью, что мы провели вместе, Харлоу показала мне, как должны работать настоящие отношения, основанные на доверии и любви между равными. Каждое ее прикосновение воспламеняло мое тело настолько, что потребовалось приложить все силы, чтобы не схватить и по-животному не овладеть ею. Что-то такое в этих неуверенных и нерешительных касаниях пробудило во мне самые примитивные чувства - я жаждал попробовать ее кожу на вкус, отметив, как свою собственность. Я хотел высечь свое имя так глубоко внутри нее, чтобы быть первым и последним любовником, о котором она когда-либо думала… Навсегда.

Я волновался, привыкнув к эгоистичным манерам и поверхностным чувствам. Но в Харлоу было что-то еще - то, как она смотрела на меня… Так хотелось притянуть ее ближе, ощущать ее, быть внутри нее, обладать ее душой и телом.

Но застав их со Лиамом в парке, я понял, что достиг своего предела. Намереваясь разгромить свою комнату, я рванул домой, где изломал об стены всю мебель, что смог поднять. Мне нужно было выплеснуть гнев прежде, чем я сошел бы с ума, не в силах выбросить из головы образ Харлоу и Лиама, невольно вспоминая и сцену, когда впервые увидел их вместе в спальне брата. Моя ревность вышла из-под контроля, и я едва сдерживал желание убить кого-нибудь, чтобы облегчить невыносимую боль, выжигающую меня изнутри.

Даже после разговора с Даниэль лучше мне не стало. Я ненавидел этот бодрый голос, описывающий сюрприз, что устроила ей Харлоу, со Лиамом в парке. Именно в то мгновение я понял, что должен убраться из города прежде, чем сделаю что-то непростительное. Нужно уехать…

Я отказывался думать о нашем последнем разговоре. Оставить Харлоу в одиночестве, в моей собственной комнате, было самым трудным решением, когда-либо принятым мною в жизни.

Мне необходимо было отвернуться от нее.