Harmonia cælestis

Свою речь (то была не надгробная речь, а скорее, пожалуй, приветственная иль благодарственная, а может, и деловая, чтобы вычесть стоимость ужина — накрытого ни много ни мало на сто пятьдесят персон — из налогооблагаемой базы) мой отец произносил на так называемом иностранном языке, выговаривая в микрофон слова и фразы в полном соответствии с их транскрипцией, но там, где люди, для коих сей иностранный язык (либо потому что родной, либо по иным причинам) не является иностранным, сделали бы паузу, мой отец начинал тараторить, а там, где они говорили бы слитно, он спокойно переводил дыхание, и таким образом в этом новом, неизвестно как называющемся языке образовывались новые слова и фразы. Слушавшие его — ни много ни мало сто пятьдесят персон, восемь десятков платочков с траурными каемками — слышали, что мой отец говорит на том самом чужом языке, но понять не могли ни хренюшеньки, о ком, о чем, почему, зачем; из всей речи им удалось опознать лишь две пары слов: «мой отец» и «большое спасибо», но этого, по мнению моего отца, и достаточно — что бы ни думали на сей счет его слушатели.

262

От нервного возбуждения, случившегося в кишечном тракте, мой отец издал непроизвольный звук в присутствии самодержицы Всея Руси Екатерины Великой. Наконец-то я слышу что-то естественное, кивнула мудрая императрица.

263

Мой отец, перед тем как отдать душу Вседержителю, который, по слухам, стоит даже выше, чем герцоги и монархи, сделался совсем глух. Как пушечное ядро. Nomen est omen, а посему: однажды под вечер, когда мой отец читал, а его камердинер, столь же дряхлый, как барин, вертелся вокруг него, в соседнем Винернойштадте взорвался завод по производству боеприпасов. В замке Поттендорф посыпались стекла, старинные стены дрожали, как мишкольцский студень. А все повара, поварихи и кулинары-любители констатировали при этом, что мишкольцский студень дрожит, словно поттендорфский замок. Неужто с имбирем переборщили? задавались они вопросом. Мой отец, оторвавшись от газеты, бросил взгляд на преданного камердинера — пожалуй, это лицо он видел чаще всего в своей жизни — и раздраженно сказал: Ты всегда был мне верным слугой, столько лет, уже целую вечность, не так ли? Но даже тебе я категорически запрещаю пускать газы в моем присутствии! Что типично для подобного рода историй, равно как для жизни вообще, ответ до нас не дошел. Слуги молчат. Говорят князья. А с другой стороны: отцы наши хранят молчание. И это тоже типично.

264