He как у людей

Ей все же удается удержать в себе рвущийся наружу отклик, правда, главным образом потому, что сначала нужно проглотить огромный ком, застрявший в горле: столько искреннего чувства звучит в каждом папином слове. Случалось ли когда-нибудь раньше, чтобы он так переживал за нее, так радовался и волновался, всего лишь услышав ее голос?

Пожалуй, надо почаще убегать из дому.

— Детка? Все хорошо. Мы на тебя не сердимся. Мы просто очень волнуемся.

Губы у Эйдин как-то сами собой разжимаются, и из них вырывается тихий, но явственный всхлип.

— Она жива? — спрашивает Эйдин сквозь слезы.

— Кто?

Она вытирает щеки.

— Бабушка? — спрашивает Кевин.

— Мисс Бликленд.

— A-а! Да, с ней все хорошо, она здорова, ее выписали из больницы. Она уже в Миллберне. А ты… Ты где? Я приеду за тобой.

Эйдин переваривает эту новость. Она не убила Бликленд. Бликленд выписали из больницы. Бликленд жива и даже уже вернулась на работу.

— Я приеду за тобой, — повторяет отец.

Она собирается с духом — это дается ей нелегко, совсем нелегко — и обрывает звонок, но вначале добавляет:

— У меня все в порядке, папа, все прекрасно. Я просто переночую сегодня у подруги.

— Какой подруги?

— Из школы. Она приходящая ученица. Скоро вернусь домой, обещаю.

Закончив разговор, она на всякий случай отключает телефон. Откуда ни возьмись в небе появляется птица (пеликан? журавль?), и, наблюдая за ее изящным, стремительным полетом, Эйдин замечает в бассейне плавающую какашку — или, может быть, обломок пальмовой ветки. И это, и весть о выздоровлении Бликленд, и сама непостижимая ситуация, в которой она оказалась, вызывает у нее смех. В какой-то момент смех переходит в плач — целебный, конечно, но все равно ей ужасно неловко. Вдруг кто-нибудь увидит, что она сидит тут и ревет, как дурочка.

Ну и пусть, сказала бы бабушка.

52

Восемь дней прошло с тех пор, как Кевин поселился у Мика и Мейв, и все эти восемь дней он не видел свою жену. Когда Грейс входит в дом и бросает сумки на ковер — привычка, которая раньше раздражала его до чертиков, казалась сознательным нежеланием соблюдать установленные им мягкие правила, — теперь он видит, что это значит на самом деле. Она весь день работала, устала, вот и бросает сумки. Как же исказилось его восприятие после потери работы: все нужно обязательно истолковать в свою пользу, подчеркнуть свою правоту, которую он вечно пытается доказать — а кому, если разобраться, и зачем? Что за извращенная потребность постоянно вести счет?

— Я только что говорил с Эйдин, — выпаливает он. — Жива-здорова.

— Ох, слава богу. Слава богу. Где она?

— Говорит, ночует у подруги из школы, одной из приходящих учениц.

— Думаешь, она врет?

— Нет, но у нее был такой голос… не знаю даже, как описать, все сразу: стыд, тревога, раскаяние.

— А остальные спят? — спрашивает Грейс.

Кевин кивает.

— А в полиции что говорят?

— Да почти ничего. Больше задавали вопросы: убегала ли Эйдин из дому раньше, надолго ли. Сказали обзвонить ее подруг.

— А сделать-то они что-то могут?

Кевин встает и осторожно подходит к жене.

— Помнишь, что было в тот раз? Когда она пряталась в исповедальне с мешком конфет. Ей нужно остыть. Я только что говорил с ней, и у нее действительно все хорошо, ей ничего не угрожает. Голос у нее нормальный.

Грейс задумывается.

— Приятного мало, конечно, — говорит Кевин. — Но завтра она вернется. Я уверен.

Грейс, его несгибаемая Грейс, начинает плакать, и видеть ее, всегда такую сильную, в этом состоянии невыносимо. Ему отчаянно хочется утешить ее, но он знает, что потерял право на это.

Она по-настоящему красивая. Хотя ее аристократическая бледность сейчас бледнее, чем надо бы, и на этом фоне слишком резко выделяются темные тени на нежной коже под глазами, красота ее несомненна. Это факт, не требующий проверки. Кевин шагает к ней и решительно обнимает. Плевать на все. Он притягивает к себе жену, боясь, что она не позволит ему эту жалкую попытку утешения, но она позволяет. На Кевина снисходит покой, мощное ощущение восстановления гармонии мира. Грейс не отталкивает его — вначале просто стоит безучастно, словно мирный демонстрант, без сопротивления подчиняющийся полицейскому аресту, но потом наконец откликается. Она прижимается к нему все крепче, пока они не оказываются друг у друга в объятиях. Нос, уткнувшийся ему в шею, обжигает холодом, будто кусок льда, но сама Грейс под пальто, там, где его руки обнимают ее, божественно теплая.

Все мысли куда-то исчезают. Для него — невротика, безработного, только что брошенного отца четверых детей, подверженного стрессам — это миг блаженного успокоения, пусть и мимолетный.

— Я облажался, — говорит Кевин. — Облажался по полной.

Тело Грейс напрягается.

— Да.

— Я что, с ума сошел?

Она угрюмо хмыкает.

— Тебе виднее.

— Так и было. Я сошел с ума. Я виноват. Прости меня.

Он говорит ей, как ему ее не хватало, даже до всей этой истории — что истинная правда, — хотя они и живут под одной крышей. Она разжимает объятия.

— Я знаю, работа, — говорит он. — Нет, это все не о том.