He как у людей

Наконец, Гас кивает, и Милли, внутренне собравшись, приступает к следующей, гораздо менее приятной задаче. Она выходит в безмолвный коридор и набирает номер сына. Тогда, много лет назад, это Кевин обнаружил отца на шезлонге в саду с прикрытым кепкой лицом. Тогда они упустили немало драгоценных минут, потому что Кевин не догадался, что у него сердечный приступ, и не стал будить отца. В больнице Кевин все повторял: «Я думал, он просто спит», — всем, кто готов был слушать: и администратору, и медсестрам, и врачу. И ей, Милли, которая, сама онемев от ужаса, вряд ли могла толком его успокоить.

Медсестра, похожая на Винни-Пуха в своем бледно-розовом форменном костюме, деловито катит мимо какой-то сложный агрегат, напоминающий тележку с напитками в самолете, только сплошь оплетенный какими-то трубками и проводами. Милли слышит короткое «привет» сына. Она пытается вспомнить, когда в последний раз говорила Кевину, что любит его, или хотя бы простое спасибо. И когда она последний раз сознавалась в чем-то Кевину, признавала свою ответственность за что-то?

Милли заглядывает в палату Гаса: он лежит, закутавшись в простыню, его прекрасное, мужественное, старое лицо повернуто в ее сторону. Вероятно, она еще пожалеет об этом, когда Кевин не захочет отдавать ей ключи от машины или станет разговаривать с ней, как с выжившей из ума старухой, да и сейчас ей тяжело дается эта уступка. И все же она решается. Она говорит ему:

— Прости.

63

В зале прилета в аэропорту Дублина Эйдин сразу же бросается к отцу, и он подхватывает на руки так, что ее высокие кроссовки с развязанными шнурками повисают в нескольких дюймах над полом, и душит в объятиях. Пожалуй, это самое унизительное публичное проявление родительских чувств, какое Эйдин приходилось терпеть за все ее трудные годы взросления. На миг в ней просыпается прежняя презрительная враждебность. Ужасно бесит, когда ее даже не спрашивают, хочет ли она, чтобы ее обнимали, как будто она не имеет права голоса.

И в то же время — Эйдин не хочет лгать себе — она втайне замирает от счастья в этом потоке отцовского внимания, с наслаждением купается в нем, пусть и сердито смаргивая слезы. Она дома. Эйдин не забыла, как он умеет иногда раздражать, каким бывает недотепой, как часто злоупотребляет своей властью и бесцеремонно вмешивается в ее дела («вторгается в личное пространство», как говорят в Америке). Но все-таки, черт возьми, — это ее папа!

А ведь когда-то — она теперь с трудом вспоминает, как и почему, — она стала сомневаться, что родители ее любят. Теперь ей это кажется полным идиотизмом. Кажется, из всего этого мог бы получиться неплохой лимерик, но сейчас не до этого.

— Ты понимаешь, — говорит папа, когда они уже идут к автостоянке, — что тебе предстоит сидеть под замком ближайшую четверть века?

А правда, какое ее ждет наказание? Все девять часов в небе она терзалась мучительной тревогой. Но, как ни удивительно, ни о какой школьной чепухе речи не идет вообще. Может быть, ее исключат, может быть, ей придется сменить школу, а может быть, ее заставят вернуться в Миллбери и предстать перед Бликленд.

И вот они уже подъезжают к дому в Долки, который теперь, после ее путешествия, поражает своим царственным великолепием по сравнению с пастельными новостройками, на фоне которых разворачивались ее недавние приключения. Нуала, Киран и Джерард — он приехал! — все такие красивые и тощие, как модели, выходят на крыльцо и спускаются по каменным ступеням. Вид у всех странно нерешительный, будто никто не знает, что теперь говорить и что делать. Джерард первым подходит к Эйдин, горестно качая головой.

— Ну как ты? — он обнимает ее и обзывает балбесиной. Сестра тоже обхватывает ее руками и тут же начинает радостно трещать. А вот она никогда не была в Америке! А какие там парни? А правда, что там все девушки ходят в бикини? Киран тихонько берет Эйдин за руку. Теперь Эйдин понимает, что чувствует Чёткий, когда его окружает толпа фанатов. Рок-звезда, блин.

Эйдин вытаскивает из машины свой чемодан и идет к дому. Мама стоит в дверях, скрестив руки, с непонятным выражением лица. Радость? Печаль? Облегчение? Все вместе? Уголки маминых губ сползают вниз. На ней папин фартук с надписью «Вам еще не надоело смотреть, как я работаю?». Уголком фартука она вытирает глаза. Хм, думает Эйдин, кажется, все-таки все вместе…

Эйдин хорошо владеет собой, чертовски хорошо — до тех пор, пока мама не зовет ее по имени и не раскрывает объятия.

* * *