He как у людей

Под конец праздничного обеда Кевин встает и постукивает вилкой по фужеру, что производит эффект, обратный желаемому: все начинают говорить еще громче.

— Речь! — кричит Киран, хлопая ладонью по столу. — Речь, речь!

Он улыбается отцу. В Киране все души не чают — настолько, что Милли относится к нему с некоторой прохладцей. Ее симпатии всегда принадлежат неудачникам и париям мировой истории.

— Всем счастливого Рождества! Как славно собраться всей семьей: и бабушка здесь, и Джерард, — он кивает старшему сыну. — От себя лично хотел бы поблагодарить за ваши заботливо выбранные подарки, и не в последнюю очередь — за мохнатые синие тапочки, которые уже помогли мне не отморозить ноги в нашей арктической ванной. И тебе спасибо, дорогая. — Кевин смотрит на Грейс, но в детали ее подарка, к досаде Милли, не вдается. — Я чувствую себя счастливым человеком — вот уже восемнадцатое Рождество я встречаю в этом доме… — продолжает Кевин, и тут Милли вдруг издает громкий, явственно слышный звук отрыжки. В свои преклонные лета она уже не в состоянии удерживать воздух внутри, и он вылетает из самых разных отверстий в самые неподходящие моменты. Отрыжка — до смешного долгая, почти как у мальчишки-подростка, рисующегося перед сверстниками — разносится в изумленной тишине. Затем дети, все четверо (да, даже Эйдин) разражаются хохотом.

— Бабушка! — вопят они в восторге. — Ну ты даешь!

Кевин, старательно отыгрывая роль многострадального отца этой шумной оравы, поднимает бокал еще выше и говорит:

— Ох, мама, вечно ты перехватываешь мои лавры. Лучше и не скажешь. Счастливого Рождества!

— Прости, милый! — говорит Милли, радуясь, что, хоть и невольно, подарила всем минутку беззаботного веселья. Она даже ощущает прилив настоящей бодрости. В эту минуту она не думает ни об аресте, ни о квартире дочери ВД в Бруклине, где могла бы сейчас готовить рождественский ужин, ни о грядущем вторжении чужачки в Маргит.

Раздается новый душераздирающий звук отрыжки — еще дольше, громче и противнее. Виновник — Киран — хихикает и повторяет свой номер несколько раз подряд.

— Киран! — говорит Грейс.

— Фу-у-у! — морщится Нуала. — Гадость какая!

— Оставь его в покое, — возражает Эйдин. — Он же просто шутит.

— А ты что раскомандовалась?

Ребята… — произносит Джерард. — Да ладно вам.

— Ты некрасивая, — выпаливает Эйдин. — И как личность полный ноль.

— Эйдин, — говорит Кевин. — Довольно.

— «Дорогой дневник, — Нуала делает вид, будто пишет в воздухе воображаемой ручкой. — Сегодня мне так грустно. Ы-ы-ы!»

— Довольно! — повторяет Кевин.

— Мне нехорошо, — говорит Эйдин, вскакивает и направляется к лестнице, шлепая по полу своими ластами.

— Сядь на место, дорогая, будь добра, — произносит Грейс таким тоном, что Эйдин подчиняется, хотя и топает на обратном пути еще громче прежнего. — Сегодня Рождество. Мы собрались за столом всей семьей.

Эйдин фыркает.

— Дерьмо это, а не семья.

Атмосфера в комнате разом меняется — опасно и необратимо.

— Эйдин! — говорит Кевин.

— Когда ты собирался поведать мне и семье радостную весть?

— Развыступалась, — бурчит Нуала.

— Я не собираюсь делать вид, будто ничего не случилось, — продолжает Эйдин. — Случилось. Я никуда не поеду.

Кевин бледнеет.

— Никуда — это куда? — переспрашивает Джерард.

— Эйдин, давай пока… — начинает Кевин.

— Когда ты собирался мне сказать, папа? Вечером накануне отъезда? «Спокойной ночи. Да, кстати, это твоя последняя ночь дома», — так, да?

— Что сказать-то? — допытывается Нуала, не скрывая злорадного удовольствия.

— Сейчас не время и не место, — говорит Грейс. — Сделай глубокий вдох, и давай…

— Нет!

— Мы обсудим это с тобой, Эйдин, обсудим, — говорит Кевин. — Мы просто не хотели поднимать эту тому до Рождества, дорогая. Чтобы не портить праздник.

— Отлично, папочка, — произносит Эйдин тоном ядовитейшего сарказма, перенятым у отца и приправленным изрядной долей неприкрытой подростковой ненависти, и с этими словами выбегает наконец из комнаты. — Отлично получилось.

9

Если бы отец не положил на чемодан хоккейную клюшку, Эйдин, может, и не взорвалась бы так. Но клюшка ее взбесила как очередное напоминание о том, что она для отца — сплошное разочарование. Он же прекрасно понимает, что она эту штуку и в руки не возьмет, но упрямо верит в ее до сих пор не реализованный потенциал и без слов намекает: захвати, мол, с собой. Как будто в школе она станет другим человеком.