He как у людей

— Не хотела вас обременять своими заботами. Милли, вообще имеющей привычку искать выход из любой беды, с неожиданной для нее силой овладевает стремление немедленно разрешить эту ситуацию. Она качает головой и гладит Сильвию по руке, рассеянно думая: так, кажется, принято утешать? Она уже и не помнит, когда в последний раз кто-то нуждался в ее утешении.

— И ничего нельзя сделать? Должен же быть какой-то выход.

— В том-то и дело. Выход есть, — говорит Сильвия. — Тот телефонный звонок… Говорят, есть какой-то новый метод, экспериментальный. Стволовые клетки.

— Ну вот, уже что-то!

— Да, но это… это невозможно! — Сильвия вскидывает руки вверх. — Это даже не здесь, это в Нью-Йорке… Ладно, хватит, прекращаю ныть. Сейчас приготовлю нам чай.

— Да погоди ты со своим чаем. Почему невозможно-то? Если есть лечение?

— Ему… нам… нужно ехать в Нью-Йорк, — говорит Сильвия. — Там есть одна больница, называется Колумбийский пресвитерианский госпиталь. Они специализируются на таких болезнях.

— Так это же хорошо, да?

— Было бы хорошо, если бы мы могли себе это позволить. Положим, операцию — а это самое неподъемное — обещают сделать бесплатно, потому что это какая-то суперсовременная штука — он будет у них вроде подопытного кролика… Но все равно — остаются еще билеты на самолет, и отель, и питание, и всякое такое. Это стоит не одну тысячу. Уже которую неделю я ломаю голову, как нам туда попасть. Но это безнадежно.

* * *

Когда Сильвия уходит, Милли поднимает алюминиевую дверь гаража, тут же торопливо закрывает ее за собой и оказывается в темноте. Пар от ее дыхания плывет по всему тесному помещению, пока она ищет какой-нибудь инструмент, чтобы разобраться наконец с проблемой ледяного дома: мысль о том, чтобы вызвать мастера, для нее сродни смертному греху, по крайней мере до того, как она сама не попробует починить батареи.

Раз уж она все равно здесь, Милли решает присесть на низкий табурет и курнуть ради такого случая. Вкус у сигареты химический, противный, но она вдыхает через силу, потом делает еще одну затяжку, и еще, и наконец начинает расслабляться, мысленно возвращаясь к тому приятному моменту, когда она вручила — или, скорее, всучила — Сильвии чек. Облегчение и благодарность помощницы были так заразительны, что Милли сама едва не расплакалась. 30000 евро — все ее сбережения на черный день. Вот этот черный день и пришел вместе с Сильвией.

Американка отказывалась изо всех сил, тем самым только укрепляя Милли в убеждении, что они с Шо-ном этого заслуживают. Она сделала то, что нужно было сделать. В конце концов Сильвия согласилась принять чек, но только в долг. Даже долговую расписку написала прямо тут, за кухонным столом, и они с Милли поставили под ней свои подписи.

Милли смотрит в окошко гаража, курит и думает о Шоне, который скоро проснется в больнице здоровым парнем, а потом о соседке, взбалмошной анорексичке Морин Макмахон, которая через пару часов должна пройти мимо Маргита, катя коляску с малышом. Как, черт возьми, она вообще умудрилась забеременеть, когда у нее вместо ног две хоккейные клюшки, а на завтрак горсточка изюма (Милли это известно из надежных источников), остается загадкой. И все же они с дочкой — отрадное ежедневное дуновение молодой жизни на этой стариковской улице, сплошь заселенной высохшими фруктами и овощами. Через два дома живут сестры О’Лири, Финола и Мэри, — два сушеных баклажана. Ноэль Краунинг, жутковатого вида холостяк-юрисконсульт, живущий в одном из новых одноэтажных домов, — сухогубый, с вечно текущим носом — дряблая грязная картофелина. А кто же она сама, Милли Гогарти? Она задумывается.

— Фига я, — объявляет она пустому гаражу. — Сморщенная, но мякоть еще не вся усохла.

Вернувшись в дом, она сразу же чувствует запах дыма. Сначала озадаченно нюхает свои прокуренные пальцы, а потом начинает по очереди открывать и закрывать двери — в гостиной, в столовой, — пока не доходит до кухни.

Там ее встречает густая пелена дыма, сквозь которую уже ничего невозможно разглядеть. Духовка представляет собой настоящий ад: над ней пышет пламя высотой фута в два, не меньше, из разинутой пасти валит дым — очень много дыма, и нестерпимо воняет горелым жиром. Ни один датчик не сработал, а между тем кухня горит — это совершенно очевидно.

Милли вскрикивает, пятится назад, захлопывает дверь и на секунду застывает, парализованная ужасом. На помощь звать некогда. Если огонь сейчас же не потушить, он охватит всю кухню, а то и весь дом. Милли бежит к сушилке, хватает стопку полотенец, бросается обратно на кухню и пытается сбить пламя. Но от полотенец никакого толка: все равно что плеснуть в костер чайную ложку воды… Воды! Она бежит к раковине, увертываясь от языков огня и уже начиная кашлять.