А вот Эйдин Гогарти ни разу в жизни еще не звонил ни один человек мужского пола, и сознание этого переполняет ее стыдом и печалью. Больше всего на свете она боится, как бы кто-нибудь об этом не проведал.
А тут еще мама с папой захлебываются розовыми слюнями: наша Нуала такая спортивная, лучшая гимнастка в школе! Наша Нуала такая талантливая, она сыграла главную роль в школьном спектакле! Наша Нуала такая добрая, смотрите, как чудесно она нарисовала наш семейный портрет, ах, какая прелесть!
— Мне нужен компьютер, — заявляет Нуала, нетерпеливо подскакивая на цыпочках.
— Привет, — бросает Гэвин. На нем темно-синий спортивный костюм и белые кеды.
— Moгла бы и поздороваться с Гэвином.
Но Эйдин не до того: перед ней на экране отцовского компьютера сияет во всей красе готического шрифта вывеска Милдбернской шкоды. Не желая допустить, чтобы кто-нибудь, а тем более сестра-двойняшка, пронюхал о таком деле (закрытая школа!), она ничего не отвечает и стоит прямо перед монитором, загораживая его от Нуалы.
— Ой, никак у тебя там тайны завелись? — недобро фыркает Чума.
— Привет, Гэвин.
— Как хочешь, — говорит Чума, — а мне нужен компьютер.
— Мне тоже.
— А мне нужнее.
— Перетопчешься.
Чума грозно щурится, но в мужском присутствии сдерживается и удаляется молча. Гэвин, конечно же, хвостом плетется следом. Эйдин решает отложить сбор разведданных до той поры, когда все уснут. Только в эти краткие часы и можно заполучить хоть какую-то информацию о том, что происходит в семействе Гогарти. Мама с папой только болтают об открытости, честности и прочей фигне, а сами тщательно скрывают все, что представляет хоть какой-то интерес или ценность. Однажды Эйдин нашла в мамином туалете тест на беременность — отрицательный, как она поняла, изучив коробку, а затем и саму полоску бумаги. Этим, вероятно, и объяснялось мамино дурное настроение в последующие дни. Для Эйдин, правда, полнейшая загадка, зачем маме еще дети, когда она постоянно пропадает на работе.
А еще было письмо, адресованное папе: Эйдин тайком сложила его из обрывков, валявшихся сверху в мусорном ведре: «С сожалением вынуждены сообщить, что вакансия, на которую вы претендовали…»
Эйдин направляется на кухню, разогревает лазанью в точности по занудным инструкциям отца — он вечно все разжевывает до последней мелочи и дергается из-за каждого пустяка. Она подкидывает дров в затухающий огонь, ворошит в камине кочергой, все еще не в состоянии отойти от шока. Спору нет, обстановка в семействе Гогарти непростая, особенно теперь, когда мамина консалтинговая фирма по туризму заполучила нового крупного клиента, а папа, потеряв работу в журнале, бродит по дому с несчастным видом и лезет в каждую бочку затычкой. К тому же, хотя родители и талдычат, что Эйдин вся такая умная и наблюдательная, что она отличается «эмоциональным интеллектом» (а это еще что?), она знает, что постоянно разочаровывает их, Она вечно «делает глупости», по родительским понятиям, — то есть поступает не так, как поступили бы они. Хорошо, пусть так, но отправить ее в изгнание, жить среди чужих людей?
— Эйдин! Ты этот сайт искала, да? — окликает ее Чума из кабинета. В голосе ее слышится издевка, а когда Эйдин входит в комнату, на губах сестры уже играет садистски-злорадная ухмылочка. Именно в такие моменты Эйдин больше всего не хватает старшего брата Джерарда, уехавшего в сентябре изучать психологию в университете Корка, который, в отличие от родителей, действительно всегда готов ее выслушать.
Гэвин опускает голову, отводит глаза и потихоньку пятится задом из комнаты. Эйдин подходит к монитору и видит на нем сплошные ряды фотографий — какие-то увеличенные пятна, что-то медицинское. Это страница о прыщах: засохшая короста, назревшие, выпирающие белые головки… Чума запрокидывает голову, ведьмински-злобно хихикает и проматывает страннцу вниз, к черно-белой ретро-рекламе. На ней изображена несчастная, усыпанная прыщами девочка-подросток, по виду годов из пятидесятых, а внизу подпись: «Доктор, у меня останутся шрамы на лице?»