He как у людей

— Но вот чего ты все равно не сможешь сделать, так это просидеть там всю жизнь. Во-первых, рано или поздно захочется в туалет, верно? И есть когда-нибудь захочется. И пить. И спать. И ногти стричь тоже нужно, иначе дойдешь до такого состояния, как та странная женщина из Книги рекордов Гиннесса, помнишь? Албанка, кажется, с такими гнутыми ногтями, самыми длинными в мире — два метра, кажется. Жуткие когти! Ты же понимаешь, что она с ними ничего делать не может? Даже руку никому не пожмешь, если не хочешь искромсать человека на ленточки. Даже сообщение не может никому послать по телефону! Ужас! В общем, все, что она может — это сидеть за кухонным столом и позировать, когда фотографы приезжают каждый год, чтобы сделать снимок для Книги рекордов Гиннесса. Ты что, хочешь быть как эта женщина?

Он стучит в дверь.

— Ну ладно. Хорошо.

«Думай!» — приказывает он себе. Он хочет достучаться до ее неприступной души — неужели это невыполнимая задача? Кевин мысленно роется в своем прошлом в поисках какой-то точки пересечения, какого-то общего знаменателя, который помог бы перекинуть мостик между ним и дочерью. Он вспоминает собственные подростковые выходки: запрещенный по возрасту алкоголь, сигареты, тайные уходы из дома, тайные проникновения куда не следует, тайные проникновения подружек в его дом и обратно, езда без прав. Ничего из этого сейчас не подходит. Он пытается вспомнить какой-нибудь момент отчаяния в своей жизни. Вспоминается одно из его комических выступлений в Лондоне, тогда он откалывал шутки про мужиков в пабе, а потом, спрыгнув с табурета, изобразил старика, приходящего домой из магазина, шарящего руками в карманах брюк. Изобразив на лице ужас, он выдал: «Яички? Разве я покупал яички?»

Ну да, не лучший его номер, но воцарилась уж чересчур гробовая тишина. Он помнит, как в ужасе смотрел в темный зал. Ослепленный прожектором, Кевин видел только силуэты людей, полный темных фигур зал. Ему хотелось только одного: как можно быстрее сбежать со сцены, и он стоял, пытаясь понять, где выход — справа или слева, но в этот момент откуда-то из задних рядов послышался знакомый смех. Смеялась Грейс. Она была в зале. И яички ее не смутили.

— Я здесь, Эйдин. Давай просто обсудим все?

Эйдин фыркает.

— То есть мы не можем даже поговорить? Разве мы с тобой больше не друзья?

— Друзья! Ты что-то не захотел со мной разговаривать, когда засунул меня в эту адскую дыру.

Кевин слышит какое-то шевеление — кажется, она усаживается поудобнее.

— Я ненавижу эту школу, — с чувством говорит Эйдин. — Я никогда не хотела сюда ехать. А ты слушать ничего не хотел. Когда мы с Нуалой ссоримся, ты всегда ее одну защищаешь, каждый раз, хотя ничегошеньки не знаешь и не понимаешь. Ты даже не слушаешь.

Нуала? Она-то тут при чем? Что за глупости?

— Ты никогда не слушаешь.

— Неправда.

Или правда?

— Ну ладно, может быть, отчасти правда. Я… — Он долго молчит и наконец говорит: — Да, может быть, ты и права. Мне очень жаль. И послушай — я знаю, тебя наверняка тревожит то, что происходит между мной и мамой. Но это все временно. Тебе не о чем беспокоиться.

Кевин слышит тихое сопение, а затем прерывистый вздох, похожий на всхлип.

— Ох, Эйдин…

Из-за двери доносится что-то вроде сдавленного рыдания.

— Я не знала, что так выйдет, папа! Это была просто шутка, дурацкая шутка. Я вообще не хотела этого делать. Я только вытащила мятные конфетки у нее из сумки. Я даже не подсовывала туда… мне и в голову не приходило, что ей станет плохо.

— Ты не хотела причинить ей вреда, — говорит Кевин с огромным облегчением.

— Она выздоровеет?

Кевин вздыхает.

— Не знаю. Надеюсь, что да.

Звонит телефон. Снова «Жена» на экране.

Ему столько всего нужно сказать Грейс. «Эйдин соучаствовала в отравлении воспитательницы корпуса».

«Я скучаю по тебе». «Я теперь живу в одном доме с прокуренной старой клячей, и она, как ни странно, в своем роде не так уж плоха, только вот ходит за мной по пятам по всему дому и бомбардирует речугами в твою защиту (ее послушать, так ты настоящее сокровище)». «Эйдин сделала ужасную глупость, но не со зла». «Как бы мне хотелось, чтобы ты была рядом». «Мне нужна твоя помощь». «Ты настоящее сокровище».

Кевин говорит в закрытую дверь:

— Подожди секунду, Эйдин.

Нажимает кнопку и шепчет:

— Алло?

Кевину кажется — если дочь поймет, что звонит ее мать, это подорвет ее доверие, словно он нарушает какой-то негласный договор.

— Алло? Я тебя не слышу. Кевин?

Он идет к двери, в другой конец комнаты, мимо стола для пинг-понга и доски с расставленными нардами: партия, очевидно, прервана на середине, и теперь никто не узнает, каким должен был быть следующий ход.

— Я в школе, — тихо говорит Кевин.

— Что?

Он выходит в коридор и повторяет:

— Я в школе.

— В какой еще школе? У меня только что закончилось трехчасовое совещание, а от тебя пять пропущенных звонков!

— Я в школе, — повторяет он в третий раз. — В Миллберне. Чрезвычайное происшествие с воспитательницей «Фэйр»…

— Так, погоди-ка.