He как у людей

Эйдин запихивает паспорт в чемодан. А может, поехать в Америку и разыскать Шона? Эта фантазия тут же захватывает ее. Она уже не раз представляла, как сидит у постели Шона и держит его за руку. Можно уехать во Флориду, учиться в Штатах, ходить в школу драмы, расположенную в кирпичном здании, где все то и дело поют ни с того ни с сего, где какой-нибудь учитель оценит ее стихи, где будут необъятно широкие коридоры и тысячи шкафчиков на стенах, а великолепные и ужасные чирлидерши с помпонами, стоящие в дверях, будут расступаться, пропуская их с Шоном — двух счастливых влюбленных.

Разумеется, все мечты разбиваются о тот факт, что у нее нет ни гроша в кармане, и к тому же она несовершеннолетняя. Даже если бы она и отважилась на такой дерзкий шаг, папа тут же приехал бы за ней и утащил домой.

В самом низу стопки лежит паспорт отца. На фото он выглядит намного моложе, чем сейчас, черты лица резче, левый уголок рта слегка приподнят, что придает ему какое-то глуповато-застенчивое выражение.

Тут же в голове выкристаллизовывается новая мысль. Без паспорта папа за ней далеко не уедет.

Хватит ли у нее смелости?

Мысленно напомнив себе, что красть чужие паспорта нехорошо и даже преступно, Эйдин решает просто перепрятать его куда-нибудь подальше, чтобы выиграть время, на всякий случай. В конце концов, она может в любой момент вернуть его на место, и вообще… Эйдин тянется к набитым битком книжным полкам и втискивает папин паспорт между тезаурусом Роже (по-прежнему любимым) и сильно потрепанным томиком «Дублинцев», а затем, чтобы не попасться никому на глаза, пробирается окольными путями до самого Дун-Лаэра.

43

С тех пор, как Милли в последний раз сидела в этой обшарпанной комнате для допросов в подвале полицейского участка Дун-Лаэра, сержант О’Коннор успел отрастить на лице щетину, колючую, как шерстяное одеяло — такую же, как у каждого второго молодого парня в Дублине. В комнате все те же дешевые стулья, тот же выщербленный стол из ДСП. Но в этот раз Милли сама настояла, чтобы беседа проходила здесь, в уединенном месте: на случай, если Кевин подъедет и увидит свою безумную мать в окно — сценарий не самый вероятный, но возможный. Кевин вынесет ей весь мозг, если узнает, что она ушла из «Россдейла», и окончательно запишет ее в идиотки, когда услышит, как ее провели — да не какие-нибудь подростки-наркоманы, не шайка хитроумных цыган, а коварная американка с гладко зачесанными в хвост волосами и с ключом от ее дома.

Пожалуй, не стоит особенно удивляться, что на нее пал выбор мошенницы: лет ей уже побольше, чем большинству дублинцев, живет одна, не считая редких гостей. Почти все ее сверстники давно в могиле — теперь вот к этому мрачному списку добавилось имя миссис Джеймсон. Дело не в том, что Милли так уж одиноко — скорее пусто, как после засухи. И не в том беда, что в Маргите всегда так тихо, а в том, что там почти нет признаков жизни, не считая приливов и отливов, на которые можно смотреть из окна. Как-то само собой вспоминается, как ее Питер входил в дверь и бросал шляпу на столе в прихожей, как Кевин отжимался в саду и считал вслух, как подруги сходились к ней со всей улицы с лимонными пирожными и джином на еженедельную партию в бридж. Сильвия вновь оживила Маргит, почти как в те времена, принесла с собой новые надежды — как будто в жизни еще может случиться что-то хорошее.

Но Милли даже не замечала, что все это делает ее уязвимой, что ее потребность в человеческом общении так явно бросается в глаза. Она сама во всем виновата — она дорого заплатила за свою наивность и глупость, за свои постыдные желания, за смешной эгоизм, за преследующее ее чувство, что если она сейчас не придумает новый забавный трюк, то вечеринке конец. Даже тем, как ловко она спрятала ключ от сейфа, сама похвасталась, никто за язык не тянул.

Когда Милли позвонила в полицию, сотрудница сказала ей, что нужно прийти в участок и собственноручно подписать заявление. Ключей от машины Милли не нашла, пришлось позаимствовать соседский велосипед (свет на нижнем этаже соседского дома горел во всех окнах — верный знак, что Фицджеральдов в городе нет, так что никто не пострадает). В широкополой шляпе, в бирюзовом шелковом шарфе, который, по ее убеждению, сделал ее менее узнаваемой, Милли с трудом удерживала равновесие на двух колесах. Она очень хорошо понимала, что на любом повороте свирепый порыв ветра может смести ее с дороги и впечатать в древнюю стену, отделяющую дорогу от пляжа, что она может сломать колено, растянуть мышцу или наскочить на камень и кувыркнуться вверх ногами, демонстрируя на весь город свои застиранные трусы. Эта воображаемая картина побуждала ее быть как можно внимательнее, и она крутила педали, пока с облегчением не увидела на горизонте полицейский участок.