Если от Каэенрии действительно хоть что-то осталось, то это что-то не больше чем неуютные руины, которые домом назвать можно от самой глубокой безысходности и отсутствия более… Адекватного варианта. А Кэйа всё ещё в городе, не покидала его, в отличии от него самого. Молчала, раз всё ещё находилась по правую руку от действующего магистра, что оказывается, совсем немногим позднее увёл всех боеспособных людей в самую бездну. И как сейчас он осознаёт, оставить её здесь, было самым лучшим действием во избежание предательства.
А во-вторых, он внезапно понимает, он не должен был оставлять её. Не должен был выпускать из своей тени, чтобы не ослепнуть от её яркого света. Она улыбается, взгляды к себе притягивая, звонко смеётся, уголки губ в кривую усмешку складывая, щурит единственный взгляд, заставляя Дилюка ещё раз внимательно осмотреть её.
Что. Это. Такое? Это развратная девка, а не его сестра. Он оставлял нормальную, верните пожалуйста. Но ничего не происходит, она отворачивается к служителю церкви, глыбе льда, что смотрит на неё снисходительно и кривя имя их бога, обещает в любое время ожидать её на исповеди. И она глубоко вздыхает, продолжив шепотом наговаривать на орден и письма фатуи, предлагающих мир на невиданно щедрых условиях, заставляющих её недовольно фыркнуть.
— А тебе говорили, не играться с чувствами предвестника…— неодобрительно скажет он, заставив Дилюка нахмуриться, внимательно посмотрев за тем, как она поднимет голову с плеча обладателя марганцевых волос и как когда-то в прошлом, нахмурится, едва удерживаясь на грани между умилением и гневом.
— Я вообще-то тогда предотвратила измену со стороны гнилых остатков Лоуренсов! — возмутится она, заставляя обоих недовольно фыркнуть, прежде чем её собеседник крепко сожмёт её плечо, вновь обращая внимание на себя.
— Ты, имея на содержании подпольную сеть информаторов, не нашла пути лучше, чем залезть к нему в постель? Или у тебя от долгого воздержания мозг отказывался работать? — хмыкнет он, вскидывая бровями, выдыхая вверх облачко пара. — Тебе стоит определиться, чего именно ты хочешь… Уверен, со странными порядками Снежной, это определённо восприняли как весомый аргумент в пользу дипломатического союза.
На мгновение она потускнеет, а монах смягчится, понимая немного перегнул палку вновь. Это всегда происходит, когда речь заходит о предвестниках, бесчинствующих всюду по континенту. И Дилюк сглатывает, понимая, что орден определённо во что-то вляпался, и это что-то его касается. Неужели с уходом Варки, всё катится в самую глубокую бездну?
Кэйа молчит, позволяя монаху провести по её спине, и он, кажется, нашёптывает той что-то успокаивающее, спрашивает у неё, если кто-то, кого она может попросить, если не делать по настоящему, так подыграть ей, сбрасывая подобное бремя на магистра или госпожу Минчи, что собою тоже весьма хороша, и её близость к магистру, почти такая же как и у неё, никто, кроме кого-то из них от этого не проиграет. И она вздыхает, желая что-то сказать, но её прерывают вновь.
— Твои обречённые вздыхания не считаются. Ты сама говорила, что мосты сожжены. Так почему продолжаешь рыдать на пепелище? — и Рагнвиндр вздрогнет, понимая, что речь идёт о нём, прищурится, наблюдая за тем, как поднимается чужая грудная клетка, как нервно она кусает губы, медленно понимая что каждое слово — колючая ненавистная правда.
— Есть, я думаю, что этот человек согласится не просто подыграть мне… Да и ты прав, что-то я совсем прочно вцепилась и верю в то, чего никогда не произойдёт…
Дилюк вскипает, слыша её слова, сжимает тряпку, нетерпеливый взгляд на часы кидая. Скорее бы это всё закончилось, совсем не хочется узнавать о том, что именно происходило, пока он был в странствии и делах, не позволяющих присутствовать в городе. Понимает, что ему следовало бы наведаться к ней, возможно прояснить кое-что, грубо названное пепелищем со слов её собеседника.
Она вздыхает с собственной наивности, мимолётный взор бросая на него, но встречаясь лишь с холодом, тут же отворачивается, прощаясь с тем. Кажется, ей немного не повезло, а потому она оставляет мору на стойке, желая поскорее уйти следом. Предложение об исповеди уже не кажется бредом.
— И давно орден превратился в бордель? — холодно спросит Рагнвиндр, едва она поднимется на ноги и отвернётся.
Альберих вздрогнет, из-за плеча коротко на него посмотрев, скрестит руки на груди, всеми силами подавив в себе желание развернуться, убедиться в том, что это действительно её брат… Ах, точно… Она же больше не имеет права называть его так, не имеет права называть то место своим домом, а людей семьёй.
Она отчаянно верила, что с его возвращением всё станет гораздо проще, но вместо этого, тяжёлыми хлопьями пепел под рёбрами оседает, вдребезги надежды почти детские разбивая. Ей бы хотелось приблизиться, прикоснуться, на мгновения тепло чужого тела вспоминая, но…