Hermanas

В районе Гавана-Вьеха было относительно спокойно. Здесь в основном жили черные, у которых не было родственников в США. Их было некому забрать. Ни у меня, ни у Миранды никто из родных не уехал. Мы знали не так много marielitos [63]. Одним из них был Антонио, бармен из «Дос Эрманос». Он всегда мечтательно рассказывал о том, как должен выглядеть настоящий коктейль-бар, и, по слухам, в конце концов стал хозяином такого бара в каком-то отеле в Новом Орлеане. Бармен, заменивший его, мне никогда не нравился.

Соседи сверху, которые каждый вечер пытались прикончить друг друга, внезапно затихли. Полгода спустя я узнал, что она уехала с Кубы из Мариэля, а он сразу после этого покончил с собой.

Ирис родилась 17 июня, после полуночи. Когда начались родовые схватки, я был на работе. Помню, я начал подумывать, не собирается ли Чако поехать домой. Несколько недель я откладывал бумагу самого хорошего качества и прятал пачки в чулане, забитом сломанным оборудованием. Не больше двадцати-тридцати листов за один раз. Всю бумагу мы получали под расписку, и это количество весьма приблизительно совпадало по нашим регистрационным журналам с количеством, потраченным на изготовление продукции. Взвешивались даже мешки с макулатурой. Поэтому на самом деле я оказывал Чако услугу — если бы макулатуры было слишком много, его бы уволили за разбазаривание революционных ресурсов. Лучше иметь маленькую недостачу.

Чако вышел в цех из своего кабинета и позвал меня к телефону. Звонила акушерка. Я еще мог успеть.

Я успел увидеть, что у Миранды начались очень болезненные схватки, а потом меня выгнали из родильной палаты. Мужчинам там делать было нечего.

Настоящий кошмар находился в комнате ожидания. Я боялся этого: Хуана с отцом, бок о бок, на диване, который лет двадцать назад был синим. Я опустился в кресло напротив них. Мне, предателю, они казались единым целым. Взгляды их были суровыми и справедливыми. Они сидели и ждали, когда обман принесет плоды. Я решительно кивнул: разве я не страдал так же, как они? Никто ничего не говорил. Наконец буржуазное воспитание отца дало о себе знать: он нарушил неловкое молчание. В последний раз я видел доктора Эрреру полтора года назад, но, казалось, он постарел лет на пять. Он был испуган.

— У женщин нашей семьи тяжелые роды, — сказал он. Я снова кивнул. — Это займет несколько часов. Но Росалита очень хорошая акушерка. Я знаком с ее отцом. Вот если бы здесь не было так грязно. Как можно было развести такую грязь в больнице? Это настоящий скандал.

— Да, ужасно, — произнес я, но на самом деле не видел грязи и не чувствовал ее запаха. За год, проведенный в районе Гавана-Вьеха, у меня выработался иммунитет. А здесь пахло чистящими средствами.

Хуана не участвовала в разговоре. Но ее глаза не отрываясь смотрели на меня, два лазерных луча, излучавших то сочувствие, то презрение. Хуана похудела, и ей это шло. Черты лица заострились. По сравнению с Мирандой, которая с каждым месяцем все больше раздавалась, тяжелела и отекала, Хуана казалась мне образцом очарования. Я обратил внимание на ее ожерелье, три ряда желтых, зеленых и позолоченных бусин на хлопковой нити. Это был символ посвящения. Ее окружал новый запах, сладкий аромат специй и корицы. Я вспомнил стихотворение об Ошун: «Я медовый голос воды, я волны, бегущие по юбке женщины, танцующей свою жизнь…» Куда подевалась та неуклюжая девчонка, которую я знал?

Роды заняли много времени, и темы для безопасных разговоров скоро иссякли. Хуана регулярно наведывалась в родовую палату. Через несколько минут после полуночи она вышла из нее и сообщила, что врачи считают, ребенок вот-вот родится.

— Девочка, — сказала она. — Теперь я совершенно уверена.

Вскоре я стал различать звуки, просочившиеся в коридор. Миранде было больно.

Росалита, акушерка, регулярно выходила к нам с ободряющими сообщениями: осталось немного, Миранда такая молодец, ребенок расположен правильно… В половине второго Хуана стала тетей, Висенте дедушкой, а я папой. Росалита вынесла ребенка, завернутого в серое хлопчатобумажное одеяло. Ирис. Она весила больше трех килограммов, у нее были темные волосы и широко раскрытые любопытные черные глаза. Казалось, ей интересно, кто мы такие. Страшно признаться, и я, конечно, ничего не сказал, но меня поразило, насколько она похожа на Луиса Риберо.

Ирис мгновенно начала руководить нами: «А разве вам, взрослым, не полагается радоваться?» Все расслабились. Казалось, баллон с веселящим газом дал течь. Ирис переходила с моих рук на руки Хуаны, а потом на руки деду, который утверждал, что она очень похожа на новорожденных близняшек. «Смотри, какая она сильная!» — повторял он.

Из палаты сообщили, что Миранда хочет меня видеть. Вокруг только и говорили о том, как все легко прошло, поэтому у меня случился шок, когда я увидел, насколько она белая. Даже губы бесцветные. Миранда казалась полуживой.

— Мне сделают переливание крови, — сказала она тихим сиплым голосом. — Тогда мне станет лучше.

— Милая моя, ну как ты?