Hermanas

— Ужасно. Во-первых, было больно, но хуже всего стало, когда я поняла, какая она большая, какая массаиз меня должна выйти.

— У нас очень красивая малышка.

— Говорят, она очень на меня похожа. Это правда?

— Да, — сказал я.

— Я заслужила поцелуй?

— Думаю, да.

Хуана осталась с Мирандой и малышкой, а Висенте захотел выкурить сигару. Он взял с собой две настоящие сигары «Монтекристо». Подарок пациента, который работает в табачной промышленности. Темой разговора, выбранной от откровенного облегчения после успешного разрешения от бремени, стали Кошмарные Роды. Никто не знает столько ужасных историй, как врачи. Самая жуткая история Висенте была о женщине, которая рожала одна на тростниковом поле и потеряла рожденного до срока младенца в грязи. Когда ее нашли, была уже ночь. Она была покрыта слоем черной грязи, в которой прокопалась несколько часов.

Я понял, что доктор Эррера хочет рассказать свою историю, но не осмеливается начать. Это вызвало у меня сочувствие, и я решил немного помочь ему.

— Я слышал, как это было у Клары, — сказал я.

— Да, наверняка слышал. У нее был неумелый врач. А у Миранды был очень хороший врач. До революции не все было лучше. Все богатые в то время ездили рожать в США.

А другие ждали, пока родится ребенок, подумал я. Версия Миранды.

— Я так боялся, — рассказывал доктор. — Миранда — моя любимица, ты это понимаешь? Все двадцать пять лет я делал вид, что люблю одинаково их обеих. Но Миранда больше похожа на Клару. Так что было бы лицемерием порицать тебя за то, что ты понял то же, что и я.

Миранде сделали переливание, и скоро она пришла в себя, но ей пришлось еще три дня пробыть в больнице. Я поехал домой, и пока над районом Гавана-Вьеха вставало солнце, начал писать стихотворение о моей новорожденной дочери. Я назвал его «Гусана», и в нем была такая строка: «Черви не производят на свет социалистов. У червей рождаются черви». Стих не удался и был выброшен в мусорное ведро, как и все, что я писал в последние месяцы.

Ирис орала.

Не знаю, орала ли она больше, чем другие грудные дети. Плач других детей так легко отмести от себя, как шум. Голос своего собственного ребенка — это как ногтями по стеклу, это как нож, вонзающийся в твое тело. Она много орала, вот и все, что я могу сказать.

Наверное, у нее болел живот, в этом наши мнения сходились. Она корчилась от боли всякий раз, когда принимала пишу, и исторгала ее. Ноги Ирис двигались, как колеса локомотива. Отчего она болела, мы так и не узнали. Я думал, что виновата молочная смесь, которую она не переносила и которой никогда не наедалась. Миранда полагала, что ее кишечник еще не был готов к такой пище. Она не собиралась кормить ее грудью. У Миранды было мало молока. Может быть, мы просто плохо питались. Почти никто в то время не кормил грудью. Кубинские женщины отдавали предпочтение искусственному питанию, потому что это было современно, одобрено учеными и позволяло быстрее вернуться на работу. (Закон 1975 года предоставлял шестинедельный отпуск по беременности.) Несколько лет спустя все изменилось, и государству стало понятно, что кормление грудью защищает от болезней. Таким образом снизилась детская смертность. Низкая детская смертность является гордостью нации. Вот что у нас есть вместо экономического роста. Поэтому сегодня на Кубе возводятся памятники кормящим матерям.

Советское сухое молоко — не путать с империалистической отравой от «Нестле» — мы получали по карточкам. Его хватало тютелька в тютельку, если разводить немного большим количеством воды, чем было указано на упаковке. Мы старательно кипятили воду и мыли бутылочки, как нас научили. Мы потребляли в два раза больше воды, чем раньше. Мы стояли на голове, чтобы заставить Ирис срыгнуть. А она топила все наши усилия в диком, душераздирающем, отчаянном и бесконечном крике.

Мы обращались к патронажной сестре, которая заверила нас, что это пройдет. У Ирис не нашли никаких болезней. Миранда подключила своего отца, который познакомил нас еще с несколькими специалистами, которые тоже ничего не обнаружили. Сами обследования, казалось, занимали Ирис, потому что у врачей она вела себя довольно спокойно: вот нам и не верили. А она просто копила силы к вечернему сеансу ора, который обычно начинался около шести и мог окончиться глубоко за полночь и прерывался только десятиминутным сном. От того, чем она страдала, не было лекарств, и мы стали подопытными кроликами для разных знахарей. Единственное, что помогало, это чайная ложка сахарного сиропа. Выпив его, Ирис на какое-то время замолкала.

Мы с Мирандой сходили с ума.