HHhH

— Вы уж извините, но я ничего не могу вам сказать о нашем задании. Разве только кодовое название операции — «Антропоид».

Люди, которые нынче олицетворяют собой остатки чешского Сопротивления, принимают желаемое за реальное и — один раз не в счет! — не ошибаются.

— По-гречески «антропос» — «человек»… «Антропоид» — как это понимать? Группа, цель которой «человек»? Уж не для покушения ли на Гейдриха вы сюда прибыли? — спрашивает Индра.

Гость вскакивает с места:

— Откуда вы знаете?

Лед тронулся. Дальше дело идет гладко. Снова разливают чай, разговаривают. Те из участников пражского Сопротивления, кто сумел уцелеть, сделают все, чтобы помочь двум прибывшим из Лондона парашютистам.

154

Я ненавидел Флобера пятнадцать лет: именно он казался мне ответственным за появление той самой лишенной величия и фантазии французской литературы, что с радостью живописует любую посредственность, охотно погружается в обыденность и с наслаждением — в самый нудный реализм, упиваясь описанием мелкобуржуазной среды, которую якобы обличает. А потом я прочел «Саламбо», и этот роман сразу же вошел в десятку самых любимых.

Когда мне пришло в голову окунуться в Средневековье, чтобы показать в нескольких эпизодах корни чешско-немецкого противостояния, я решил найти несколько исторических романов, где действие происходит задолго до нашего времени, и сразу вспомнил о Флобере.

В одном из писем, относящихся к периоду сочинения «Саламбо», Флобер выказывает тревогу: «Это История, я понимаю. Но если роман так же скучен, как исторический трактат, тогда…» Ему кажется, что он попеременно впадает «то в самую нелепую выспренность, то в самую академическую пошлость», потом он признается: «А вот что действительно меня мучит — так это психологическая сторона моей истории». О сборе материала он пишет так: «Ради какого-нибудь слова или какой-нибудь мысли я произвожу целые изыскания, предаюсь размышлениям, впадаю в бесконечные мечтания…» И эта проблема для него нерасторжима с проблемой достоверности: «Что касается археологии, то она будет “вероятной”. Вот и все. Только бы мне не могли доказать, что я нагородил нелепостей, — вот все, что мне надо»[223]. Мне повезло меньше, чем Флоберу: куда легче попасться на номерном знаке «мерседеса» сороковых годов, чем на слоновьей сбруе III века до Рождества Христова…

Но как бы там ни было, меня несколько приободрила мысль о том, что Флобер, сочиняя свой шедевр, испытывал те же муки и задавался теми же вопросами, что и я. И он же успокоил меня, написав: «В нас больше ценят наши стремления, чем наши книги»[224]. Это означает, что я могу и провалить свою книгу. Теперь все должно пойти быстрее.

155

Невероятно! Я только что нашел роман о покушении! Называется «Вроде человека», автор — некий Дэвид Чако[225]. В названии, возможно, содержится отсылка к греческому слову «антропоид». Автор использовал огромное количество материала, нашел, как мне кажется, в своей книге место для всего, что на сегодня есть о покушении и о самом Гейдрихе. Даже малоизвестные гипотезы (а иногда и несколько сомнительные), такие, например, как версия об отравленной бомбе, успешно вплетаются в ткань его повествования. Его погруженность в материал произвела на меня очень сильное впечатление, равно как и количество собранных им деталей, которые, как мне кажется, вполне достоверны, — во всяком случае, при моем объеме знаний я ни разу не смог поймать его на ошибке. Кстати, это вынудило меня пересмотреть отношение к роману Алана Берджесса «Гибель на рассвете», многое в котором я считал до тех пор взятым с потолка. Особенно не верилось в выжженные раскаленным железом на теле Кубиша свастики, ну и то, что Берджесс пишет, будто гейдриховский «мерседес» был зеленым, представлялось мне грубой ошибкой. А в романе Дэвида Чако подтверждаются и свастики, и цвет машины. А поскольку у Чако я не смог ни к чему прицепиться — даже в тех мельчайших деталях, которые в приступе гордыни считал известными лишь мне одному, — то поневоле проникся доверием ко всему, что он рассказывает. И потому задумался: но ведь на мой-то взгляд, этот «мерседес» — черный, я в этом уверен, именно черный «мерседес» выставлен в пражском Военном музее, черный он и на многочисленных просмотренных мной фотографиях. Конечно, на черно-белом снимке и темно-зеленая машина будет выглядеть черной, а с другой стороны, насчет того «мерседеса», что в экспозиции, были споры: по словам музейщиков, он подлинный, но кое-кто это оспаривает, утверждая, что автомобиль совсем не тот, что шина в лоскутьях и покореженная правая задняя дверь — всего лишь имитация повреждений, полученных тогда гейдриховской машиной. Хорошо, допустим, только ведь даже если так, думаю, музейные работники не упустили из виду цвет! Ладно-ладно, похоже, я придаю чересчур большое значение тому, что в конечном счете не более чем деталь, чисто внешний признак, мне это и самому понятно. Вроде бы это классический симптом невроза. Стало быть, я психически ригиден. Проехали.