HHhH

Увидев, до какой степени потрясен Ата их похождениями и им самим, Вальчик дал подростку напутствие, годное для использования при любых обстоятельствах:

— Видишь эту деревянную шкатулку, Ата? Боши могли бы избивать ее до тех пор, пока она не заговорила бы. Ну а ты, если вдруг с тобой случится подобное, ни за что не должен заговорить, ты ведь не скажешь ни единого слова, понятно?

И вот эта вот реплика отнюдь не бесполезна при всем моем стремлении себя как рассказчика ограничить.

191

Догадаться, что публикация романа Литтелла и его успех слегка меня встревожили, разумеется, совсем нетрудно. И сколько бы я ни утешал себя тем, что мы пишем о разном, мне все равно придется признать близость сюжетов. Сейчас я читаю «Благоволительниц», и каждая прочитанная страница вызывает желание ее прокомментировать. Мне надо подавлять это желание. Просто скажу, что в начале книги описывается внешность Гейдриха, и процитирую одну литтелловскую строчку: «Кисти его рук казались чересчур длинными, они напоминали приросшие к запястьям и нервно шевелящиеся водоросли». Мне почему-то очень нравится этот образ.

192

По-моему, придумывать персонажей для лучшего понимания исторических фактов — все равно что подделывать доказательства. Или, как сказал бы мой сводный брат, с которым я обсуждал эту проблему, «приносить отягчающие улики на место преступления, когда их там и так полно…».

193

Прага 1942 года напоминает черно-белую фотографию. Прохожие-мужчины в мягких шляпах и темных костюмах, женщины в облегающих юбках, все как одна точь-в-точь секретарши. Я это вижу — фотография передо мной. И признаюсь: нет, я малость преувеличил, не все как одна — некоторые выглядят как медсестры.

Расставленные по перекресткам чешские полицейские-регулировщики до странности похожи в своих забавных головных уборах на лондонских бобби, хотя в Праге только что перешли на правостороннее движение[280], попробуй разберись…

Тихонько позванивают идущие в ту и в другую сторону трамваи, с виду они как старые красно-белые вагоны поезда (откуда я знаю, какого они цвета, если снимки монохромные? Знаю, и всё). У них круглые — типа фонарей — фары…

Фасады домов в районе Нове-Место украшены неоновыми лампами, это реклама всего на свете: пива, фирменной одежды, конечно же, знаменитых «батёвок»[281] — у въезда на Вацлавскую площадь, которая скорее представляет собой гигантский бульвар, почти такой же длинный и широкий, как Елисейские Поля[282].

По правде говоря, ощущение такое, будто весь город в надписях, отнюдь не только рекламных. Везде — буква V, служившая вначале символом чешского Сопротивления, но позаимствованная нацистами и обозначающая теперь призыв к победе Германии. V на трамваях, автомобилях, иногда даже просто вычерчена на земле. V — повсюду, ее оспаривают друг у друга ведущие между собой борьбу идеологические силы.

На голой стене граффити: Židi ven! то есть «Евреи, вон отсюда!». В витринах успокаивающие разъяснения: Čiste arijský obchod — «Чисто арийская торговля». А на пивной просьба: Ζάάά se zdvofile, by se nehovofilo о politice — дескать, дорогие наши посетители, воздержитесь, пожалуйста, от разговоров о политике.

И еще кошмарные нацистские объявления — двуязычные, как и все городские указатели.

Я уж и не говорю о знаменах и всяких там флагах — что там говорить! Никогда ни одно знамя так ясно не выражало то, что ему хочется сказать, как черный крест в белом круге на красном фоне. Кстати, когда кто-то обратил мое внимание на то, что черный, белый и красный — цвета Darty[283], меня это сильно озадачило…

Но пусть даже обстановке в Праге сороковых годов не хватает мира и спокойствия, все равно выглядит она настолько элегантно и изысканно, что я не удивился бы, увидев на снимках среди прохожих Хамфри Богарта[284] или очень красивую и очень знаменитую чешскую актрису Лиду Баарову (у меня как раз сейчас перед глазами ее фотография на обложке журнала, посвященного кино), кроме всего прочего — еще и любовницу Геббельса в предвоенные годы. Странное время.

Я знаю в Старом городе ресторан под названием «У двух кошек», он находится внутри аркады, с обеих сторон от входа в которую нарисованы огромные кошки, но не знаю, где находится и вообще существует ли до сих пор трактир «У трех кошек».

И тем не менее ясно вижу, как трое мужчин пьют там пиво и говорят не о политике — о графике работы. За столиком вместе с Габчиком и Кубишем — столяр. Только не просто столяр, а работающий в Пражском Граде: он чинит там мебель и что попросят, а потому по утрам видит, когда «мерседес» Гейдриха подъезжает к замку, а по вечерам — когда от замка отъезжает.

Со столяром говорит Кубиш — они оба моравцы, и акцент Яна собеседника успокаивает. «Не волнуйся, ты просто сообщишь, в какое время он приезжает и уезжает, и этим очень нам поможешь, а когда мы его хлопнем, ты будешь далеко оттуда».