HHhH

«Застрянет ли Франция, которая все больше беднеет в самое опасное для нее время, на разногласиях, способных погубить ее будущее, когда авторитарные государства экипируются и вооружаются, нимало не заботясь о продолжительности рабочего времени, а государства демократические стараются добиться процветания и безопасности на основе 48-часовой рабочей недели? Пока международная обстановка остается столь напряженной, нам нужна возможность работать на предприятиях, обеспечивающих интересы национальной обороны, больше сорока часов – вплоть до сорока восьми».

Читая стенограмму его речи, я думал о том, что вечной мечтой французских правых было получше запрячь соотечественников. Меня возмущала реакционная элита, которая, ни черта не понимая, что происходит, мечтала только об одном – о возможности использовать судетский кризис, чтобы свести счеты с Народным фронтом[74]. Надо сказать, в 1938 году авторы редакционных статей в буржуазной прессе без зазрения совести клеймили тружеников, которые якобы не думали ни о чем, кроме возможности отгулять свой двухнедельный оплаченный отпуск.

Но отец очень вовремя напомнил мне, что Даладье как радикал-социалист должен был входить в Народный фронт, я только что проверил – и надо же! – в правительстве Леона Блюма[75] он возглавлял Министерство национальной обороны! У меня просто-таки дыхание перехватило, и я с трудом могу резюмировать: Даладье, бывший министр национальной обороны в правительстве Народного фронта, обращается к вопросам национальной обороны не для того, чтобы помешать Гитлеру расчленить Чехословакию, а чтобы изменить отношение к 40-часовой рабочей неделе, одному из главных завоеваний Народного фронта. На такой стадии политического маразма предательство становится едва ли не произведением искусства…

61

26 сентября 1938 года. Гитлеру предстоит выступление на массовом митинге в берлинском Дворце спорта. С утра он потренировался на британской делегации, которая явилась к нему с письмом Чемберлена об отказе чехов немедленно очистить Судеты. После слов «чехословацкое правительство считает предложение совершенно неприемлемым» Гитлер вскочил и направился к двери, затем вернулся, дослушал, а после этого начал браниться и вопить так, как сроду не случалось слышать переводчику дипломатических переговоров. «С нами, немцами, обращаются как с неграми! – надрывался фюрер. – Первого октября я получу от чехов все, чего хочу, а если Франции и Англии будет угодно нанести удар, мне плевать на это! Бесполезно продолжать болтовню, она ни к чему не ведет!»

Прокричав это все, он удалился, а потом, уже с трибуны, стоя перед толпой своих фанатов, продолжил: