Hollywood на Хане

Напряжение завершившегося третьего выхода отпускает наши тела, и лишенные его мобилизационного действия они слабнут, размягчаются, разваливаются на части, - позволяют себе то там поскрипеть, то тут поболеть... Забитые молочной кислотой мышцы и так и не прошедшая полностью одышка делают нас малоподвижными.

С самого утра Лёша пребывает в растрёпанных чувствах: душевное томление, которое требует выхода. Наконец, решившись на поступок, он извлекает из продюсерского резерва бутылку Hennessy, и мы - он, Гоша и я - починаем её прямо на скамеечке у столовой.

На душе пасмурно и бесприютно, и окрестный пейзаж – подстать. Хмурый безучастный Хан поигрывает тощим, измученным облаком: то отпускает его в полёт, то ловит за хвост и накалывает на вершину - словно подшивает использованную квитанцию. Облако трепещет и изгибается в предсмертной агонии... Лагерь притих и опустел: улетели иранцы и французы, и Hennessy столь удачным образом заполняет образовавшуюся пустоту, что Лёша отправляется за второй бутылкой. Круг участвующих в "коньякинге" непрерывно расширяется, и вскоре мы переходим в столовую, а когда заканчивается и второй Hennessy, откуда-то прилетают два "Журавля"...

Второй день мы пытаемся увлечь Гошу идеей горовосхождения, но Гоша остаётся непреклонен в своей решимости не покидать базовый лагерь.

- Гоша, ты должен подняться хотя бы в первый лагерь, - говорим мы ему - разве это не важно для режиссёра соприкоснуться с объектом своего фильма, прочувствовать, пропустить через себя все те эмоции, которые переживают участники восхождения, разве это не способствует лучшему пониманию и проникновению в тему?..

- Нет, - говорит нам Гоша, озабоченно покачивая взъерошенной, не прибранной ввиду позднего подъёма головой - у меня в высшей степени развито художественное воображение, и вся эта гора и всё, что на ней находится сидит у меня вот здесь… - Он выразительно стучит суставчиком указательного пальца по вместилищу художественного воображения...

- Инструмент режиссёра - не ноги, а голова, и место его не на передовой, а у пульта управления, в дирижерской яме - продолжает Гоша назидательным тоном, под "дирижерской ямой" подразумевая, очевидно, ложбину Северного Иныльчека, а склоны Хан-Тенгри приравнивая к передовой.

- Но, Гоша, почему бы тебе хотя бы не попробовать?.. Быть может, ты откроешь для себя что-то новое и неожиданное, увидишь тему и объект своего творения под иным углом. Быть может, - только для примера, поскольку такого, конечно же, не может случиться на самом деле... - восхождение на гору покажется тебе со склонов Хана не маршем просветлённых личностей, шагающих в экстазе к головокружительным высотам, а унылым караваном мазохистов и поразит тебя не сиянием льдов, а вонью немытых тел и нестиранных носков?.. Разве приобретенные опыт и причастность не освежат твой фильм, не придадут ему тёрпкости и остроты, а, быть может, и развернут его в новом, неожиданном направлении?.. Подбрасывать в топку воображения поленца реальности - это ведь полезно для истинного художника... Нет?

Гоша качает головой и задумчиво смотрит вдаль, - за оловянную жесть облаков, в те доступные ему одному миры, откуда взирают на него, привечая, великие коллеги и предшественники - режиссёры-документалисты, мудрые и всё понимающие, в отличие от нас, непосвященных...:

- Я не могу... - говорит он нам печально, - я хочу, но не имею права...

- На что ты не имеешь права, Гошенька?.. - спрашиваем мы оторопело...

- Не имею права рисковать своим мозгом... Не могу рисковать вот этим... - Он прикладывает указательный палец к тому месту, где находится мозг у всех высших многоклеточных, не исключая и кинодокументалистов...

- Если я заболею, - сокрушенно продолжает, Гоша - это нанесёт непоправимый вред всему нашему проекту... Вы не представляете себе, как бы я хотел быть с вами - там, на горе, но я не могу, - просто не имею морального права... Знаете, как это называется у нас, у художников?.. Это называется: "Ответственность Художника За Своё Произведение"!

Мы сражены и обезоружены, мы покорены… Мы долго молчим, подавленные величиной Гошиной ответственности и мощью его самообладания...

По мере того, как приближается время нашего выхода, погода портится: не торопясь, словно зная, что мы всё равно никуда от неё не денемся.

Спустилась с горы расстроенная Красимира, прервавшая своё восхождение на середине вершинной башни по причине потери фотокамеры: "я была к нему так привязчива... Он летел, и - ах!.. я не мОгу поверить!.. Всё пропадаешь, - все фотографии, такой несчастнический прошествие... и мне не нУжна вершина - я пОшла вниз..." Она сокрушенно покачала головой и тут же, безо всякого перехода, широко и солнечно улыбнулась подошедшей Вере, - словно включила внутри себя запасную лампочку взамен перегоревшей.

- Красимира, постой тут, я сейчас вернусь... - Говорю я ей и уношусь к своей палатке. Я вспомнил, что притащил с собой в базовый лагерь кое-какие безделицы: в качестве сувениров, - так, на всякий случай. Порывшись в пакетах с вещами, извлекаю пару "хамс".