Homo academicus

Следовало бы также напомнить о том, что противопоставляет научное исследование – свободную мысль, которая не ведает других ограничений, кроме себя самой, – не только нормативным дисциплинам вроде права, но также и искусству, гарантированному наукой, каким является медицина, обязанная применять науку на практике, а также принуждать к порядку, порядку медиков, т. е. навязывать определенную мораль, некоторый образ жизни и ее образец (как это было видно, например, в отношении абортов), оправданные авторитетом не только науки, но и авторитетом «способных» и «выдающихся», которые в силу собственных позиций и диспозиций предрасположены определять то, что является правильным или благим (известно, что профессора медицины особенно активно участвуют в государственных органах, в комиссиях и в целом в политике, а юристы, в первую очередь специалисты в области международного, торгового или государственного права, охотно составляют экспертные заключения для правительств и международных органов[84]). Приверженность науке, не выходящая за границы простых деклараций или даже религиозной благопристойности, хорошо согласуется с недоверчивым отношением к ней католической буржуазии, которое долгое время склоняло ее ориентировать своих детей в сторону частного образования, выступающего гарантом морального порядка, семьи, и особенно семей больших и знатных, гарантом их чести, морального духа и нравственности и тем самым – гарантом воспроизводства fils de famille[85], сыновей медиков или должностных лиц, предназначенных стать медиками или должностными лицами, законных наследников, т. е. узаконенных и склонных к тому, чтобы унаследовать наследство как достойные наследники, признанные и признательные. Столь противоположные, эти два отношения к науке и власти отсылают к настоящим и прошлым позициям, полностью противостоящим друг другу в поле власти: те из профессоров естественных и гуманитарных наук, кто является выходцем из низших или средних классов и обязан доступом к высшим классам лишь своим образовательным успехам, оказываются чрезвычайно склонными, как и выходцы из семей преподавателей, полностью реинвестировать в институцию, которая так хорошо вознаградила их предыдущие инвестиции, и очень мало расположены к поискам неуниверситетских видов власти. Напротив, профессора права, три четверти которых составляют выходцы из буржуазных семей, совмещают чаще, чем профессора естественных и гуманитарных наук, властные функции в Университете и властные позиции в мире политики или даже в мире бизнеса. Короче, необходимо преодолеть старые оппозиции, которые разделили весь XIX век (Оме и Бурнизьен[86], сциентизм и клерикализм), чтобы понять то, что составляет жизненно необходимое сродство между этическими и интеллектуальными диспозициями, связанными с занимаемыми в этом пространстве позициями, – пространстве, организованном согласно двойной системе экономического и интеллектуального капитала и соответствующим этим двум видам капитала отношениям, где евреи и практикующие католики занимают два противоположных полюса, а протестанты находятся между ними. Например, родство между еретическими или критическими диспозициями, которые демонстрируют те, кто занимает социально подчиненные и интеллектуально господствующие позиции, и критическими разрывами, связанными с научной практикой, особенно в социальных науках. Или настолько очевидно соответствующее ожиданиям, что кажется само собой разумеющимся родство между диспозициями сторонника существующего порядка (разве случайно, что связанные с поддержанием порядка позиции так часто занимают сыновья офицеров?), ортодоксии, прямой и, по сути, правой приверженности социальному миру, и отрицанием науки, неотделимо буржуазным и католическим, – отрицанием ее беспокоящих, критических и еретических вопросов и сомнений. Именно оно так часто направляет органических ученых, и особенно выпускников Политехнической школы, в сторону областей мысли, где физика и метафизика, биология и спиритизм, археология и теософия оказываются смешанными.