Homo academicus

Гомологичное полю власти, университетское поле обладает собственной логикой, и конфликты между фракциями господствующего класса обретают иной смысл, когда они принимают специфическую форму «спора факультетов», говоря словами Канта. Два полюса университетского поля в корне отличаются друг от друга по степени их зависимости от поля власти и тех принуждений и соблазнов, которые оно предлагает или навязывает. Но даже наиболее гетерономные позиции никогда не являются полностью свободными от специфических требований поля, формально ориентированного на производство и воспроизводство знания, – так же как и наиболее автономные позиции никогда полностью не свободны от внешней необходимости социального воспроизводства. Эта автономия подтверждается, главным образом, существованием второй оппозиции, которую обнаруживает анализ соответствий и которая в данном случае основана на чисто внутренних критериях специфического успеха в поле университета, устанавливающих в каждой из областей, определенных первым фактором, резко очерченную и тесно связанную с различиями в социальном происхождении оппозицию между обладателями различных видов специфического капитала и всеми остальными. Так, тем, кто, будучи чаще всего выходцем из низших слоев и провинциалом (кроме того, именно в этой области встречаются женщины), близок к полюсу ненадежной, поскольку зачастую выборной, власти, даруемой участием в комиссиях CNRS, а также чисто университетской власти над воспроизводством корпуса, которую дает принадлежность к Консультативному комитету университетов, противостоят обладатели различных видов специфического капитала, будь то научного престижа (включая золотую медаль CNRS) или же престижа интеллектуального, более или менее монополизированного профессорами гуманитарных факультетов (включая публикации в переводе и в карманных форматах, участие в редколлегиях научных или интеллектуальных журналов, публикации статей в Le Monde и частые появления на телевидении). Эти различия в модели университетского успеха (очевидно, имеющие отношение к возрасту) настолько тесно связаны с социальными различиями, что кажутся переводом в собственно университетскую логику первоначальных различий в инкорпорированном (габитус) или объективированном капитале, связанных с различиями в социальном и географическом происхождении. Они кажутся завершением постепенной трансформации унаследованных преимуществ в преимущества «заслуженные», осуществившейся в течение успешного (как свидетельствует признание на общем конкурсе) обучения в школе и безупречной университетской карьеры – и особенно в связи с каждым из совокупности выборов между отделениями, факультативными дисциплинами и институциями (включая посещение наиболее престижных учреждений среднего образования, лицеев Людовика Великого или Генриха IV), в которых сжимается пространство возможностей.

Если учесть, что различные факультеты распределяются в соответствии с хиазматической структурой, гомологичной структуре поля власти (на одном полюсе располагаются факультеты, господствующие с научной точки зрения, но подчиненные с социальной, а на другом – факультеты, подчиненные с научной точки зрения, но господствующие с точки зрения светской власти), то мы поймем, что основная оппозиция касается места и значения, практически придаваемого различными категориями профессоров (и прежде всего в своем бюджете времени) научной деятельности и самой идее науки, как они ее понимают. Общие фразы, вроде «исследования», «преподавания», «руководства лабораторией» и т. д., скрывают глубоко различные реальности и являются сегодня, без сомнения, тем более обманчивыми, что распространение модели науки под совместным влиянием моды и унифицирующих принуждений научной администрации вынудило совокупность агентов высшего образования платить ту обязательную дань уважения науке, каковой является употребление заимствованного у естественных наук языка для обозначения реальностей, часто очень далеких от науки (я думаю, например, о понятии лаборатории)[87].