Homo amphibolos. Человек двусмысленный Археология сознания

Смех посетителей зоопарка, которых так притягивают клетки с обезьянами, вызван не их «ужимками и прыжками», то есть жестами, а той двусмысленностью, которую им приписывают люди и которая может быть свойственна только людям. Обезьяны не смеются ни над своими жестами, ни над жестами людей, потому что они для них всегда однозначны (односмысленны). Второго смысла для них просто не существует. Таким образом, так называемый «диалог» человека и обезьяны на языке жестов породил, с одной стороны, антропоморфизацию обезьян людьми, а с другой стороны, не исключено, что некоторую зооморфизацию людей обезьянами. Они не понимали друг друга до конца, и только поэтому думали, что понимают друг друга.

Когда мы называем человека существом разумным, под разумом обычно понимается способность индивида поступать в соответствии с объективно существующей ситуацией, то есть адекватность. Адекватны ли животные? Да, конечно, и порою даже в большей мере, чем люди. Неадекватный человек способен существовать некоторое время за счет социума, защищающего и опекающего его. Став неадекватным, животное тут же погибает. Таким образом, животное более адекватно, особенно если речь идет о соответствии поведенческих реакций объективным параметрам ситуации.

Представим себе обычную бытовую сценку, легко воспроизводимый эксперимент. У вас в руках палка сухой копченой колбасы. Перед вами щенок, никогда в своей жизни подобного лакомства не вкушавший. Дайте ему обнюхать конец колбасы, оторвите и дайте ему съесть кусочек. Реакция легко предсказуема — щенок моментально идентифицирует незнакомый объект с пищей. Замахнитесь той же колбасой на щенка, и он с визгом отскочит от вас. В этот момент колбаса стала для него орудием агрессии, палкой. Адекватность реакции щенка ситуативна: став палкой, колбаса, часть которой он только что проглотил, перестает быть пищей и становится источником угрозы.

Замахнитесь батоном сухой копченой колбасы на человека, и он или рассмеется, или обидится, или разозлится. Источником реакций в обоих случаях будет одно — ваши действия воспримут как двусмысленные. В первом случае, когда ваш визави рассмеется, он засмеется естественнейшим образом, как всякий психически здоровый человек, реагирующий на двусмысленность. Во втором случае обида, раздражение, а возможно, даже и агрессия будут вызваны уверенностью реципиента в том, что его считают недалеким и поэтому пытаются рассмешить примитивным способом, чем, по его мнению, принижают его человеческое достоинство.

Таким образом, реакцию человека и животного нужно различить не по степени адекватности, а по совершенно другому признаку — способности продуцировать двусмысленности и реагировать на стимул, обнаруживая в нем те или иные оппозиционные элементы. Человек вообще существо двусмысленное. Он двусмысленен уже в силу своей двойной биосоциальной природы, где социальное и биологическое находятся в сложном единстве противоположностей. Название одного из древнейших ритуалов, связанных с идеей плодородия, жизни и смерти, умирания и возрождения, ритуала, который у древних греков стал основой возникающего театрального искусства — дифирамб — в переводе буквально означает «восхождение сквозь двойные двери». Обладатель функционально асимметричного мозга, создавая первую, наиболее архаическую модель мира, построил ее из двух частей по принципу бинарной оппозиции. Мифологический мир состоял как бы из двух миров — своего и чужого, мира жизни и мира смерти, космоса и хаоса, света и тьмы, поля и леса, и т. д., и т. д., а в конечном итоге представлял собой оппозицию добра и зла.

Библейская Книга Бытия, пытаясь переосмыслить более архаические формы представлений о формировании человеческой сущности и человеческой картины мира, описывает мировое дерево, которое является деревом жизни и смерти и одновременно деревом познания добра и зла. Другое растение, плодом которого являются бинарные оппозиции, то есть минимальные модели человеческого сознания, представить себе трудно. Съев запретный плод, Адам и Ева из существ однозначных становятся двусмысленными. Они разделяют добро и зло, они делят свое тело на духовный верх и материально-телесный низ, который тут же стыдливо прикрывают, они познают смерть как оппозицию жизни. Библия представляет их в этот момент испуганными и растерянными существами, нарушившими табу. В какой-то мере это правильно воспроизводит картину рождения двусмысленного и лукавого человеческого разума. Нам кажется, что в этой мифологической сценке не хватает одного важного элемента — смеха. Испытывающие страх библейские герои должны были огласить Эдем еще и гомерическим хохотом. Но об этом — в следующей главе.