Homo Гитлер: психограмма диктатора

Как известно, прусский генералитет не отличался хладнокровием. В ходе истории многие монархи и кайзеры заслужили упреки в излишней нервозности. Для пруссаков нервы всегда были серьезной проблемой. Фридрих Великий отчаянно сражался со своей слабой нервной системой.[246] «Истерика Бисмарка, случившаяся с ним в 1866 году в Никольсбурге, когда он требовал от короля немедленно подписать мирный договор с Австрией, вошла в историю». «По свидетельству самого Бисмарка, во время истерики его любимая собака Султан подошла к нему и в знак сочувствия положила лапы на его грудь, что позволило канцлеру немного успокоиться». У Вильгельма II с нервами дела также обстояли неважно. Во время Марокканского кризиса французская пресса открыто назвала его трусом.

О рейхканцлере Бетманн-Гольвег рассказывали, что «он полностью терял самообладание, едва понюхав пороху». «Бетманн-Гольвег, Вильгельм II, Фридрих Науманн, Вальтер Ратенау, Макс Вебер — все они осознавали свою слабость, которую пытались преодолеть в личном и политическом плане. Это выработало определенный стереотип поведения, который в условиях июльского кризиса 1914 года и привел к развязыванию войны». Впоследствии пришлось неоднократно возвращаться к вопросу о решительном значении стальных нервов для ведения войны. Война предстала в виде этакого средства для закаливания воли.

В Пруссии, захлебываясь от восхищения, рассказывали анекдот о том, как во время битвы при Кенигграце Мольтке, сохраняя ледяное спокойствие, выбирал предложенную ему сигару в портсигаре короля.

«Гольштейн смог в течение многих лет оставаться серым кардиналом министерства иностранных дел и безнаказанно интриговать даже против Вильгельма II, поскольку был человеком железной воли». Подобная репутация государственного секретаря МИДа стала «блестящим примером энергичности и холодного рассудка, которые не поддавались влиянию политического руководства».

Именно поэтому безрассудные планы Гитлера вовсе не дискредитировали его в глазах генералов. Тем не менее начальник Генерального штаба Людвиг фон Бек в случае нападения на Чехословакию планировал подать в отставку, что весьма ярко свидетельствует о его душевном состоянии. Однако в решающих ситуациях генералитет поддавался гипнотизирующей самоуверенности фюрера.

Следует отметить, что в критических ситуациях Адольфу Гитлеру весьма редко изменяли его скепсис и разумный подход к происходящим событиям. Известно всего три серьезных случая, когда у фюрера сдали нервы — это ввод войск в демилитаризованную Рейнскую зону, Норвежская кампания и приказ остановить танки у Дюнкерка.

Генерал Гальдер, сменивший Бека на посту начальника Генштаба, разрабатывал планы наступательной войны и одновременно интриговал против диктатора. Он считал, что заговор против Гитлера только тогда будет успешным, если фюрер лишится поддержки у народа и армии. Нервная система Гитлера оказалась весьма прочной и, несмотря на болезнь, не изменила своему хозяину до самого конца.

Во время кризиса под Москвой зимой 1941–1942 года и после катастрофы под Сталинградом Гитлер стоял как каменный утес посреди бушующего моря. Точно так же, как он вселял уверенность в своих колеблющихся сторонников в «эру борьбы» до прихода к власти, он стал моральной опорой для своих генералов. Даже взрыв бомбы Штауфенберга не смог выбить Гитлера из колеи, и он твердым голосом разговаривал по телефону с майором Ремером, а затем выступил с обращением к нации по радио.[247]

«Мертвая петля»

Доктор Йенш видел в эйдетизме своего рода универсальную раннюю форму восприятия мира. Он писал об «эйдетической структуре примитивного сознания».[248] Свойственная Гитлеру феноменальная память и образное мышление являются нормой для примитивных народов. В своих трудах Йенш приводил результаты исследований Штайном памяти южноамериканских племен: «Если бы я сам не задавал им вопросы, я никогда бы не поверил, что кто-нибудь без письменных заметок после одной— единственной поездки по реке смог составить столь полное о ней представление… У аборигена в голове была карта, более того, он точно помнил все мельчайшие события, случившиеся с ним на этом пути…» Лингвистон также писал об удивительной зрительной памяти туземцев, которым «достаточно один раз побывать в какой-либо местности, чтобы запомнить ее во всех подробностях».

Дети также часто поражают взрослых удивительными способностями своей памяти. Они могут вспомнить все подробности сказок, которые когда-либо им рассказывали. Причем они «очень болезненно реагируют на малейшие изменения в известной им сказке».

Песни Гомера, которые долгое время передавались устно, дают нам наглядное представление о мощности памяти более ранних поколений. Рапсоды общества устной традиции приводили в восхищение слушателей, снова и снова возвращая к жизни основные моменты истории племени. Однако с развитием высокоразвитой культуры и возможностью заменить живую память текстом эти архаические способности были утрачены. Причем эта мысль была высказана уже во времена Платона.