Читаем Homo Irrealis полностью

Вечер четверга. На завтра — ни рефератов, ни обязательного чтения, ни домашних заданий. Нужно перевести ежедневную порцию с древнегреческого, но это успеется ночью или завтра утром, в метро, на долгом пути в университет. Становится понятно, что это очередной из тех моментов полной свободы, когда надо мной ничего не нависает. Правильно я сделал, что сегодня ушел с работы до темноты: самый подходящий вечер, чтобы сходить в кино. Мне сегодня хочется посмотреть французский фильм. Услышать французскую речь. Я по ней скучаю. Приятнее было бы сходить в кино с девушкой, но девушки у меня нет. Появилась одна, впрочем достаточно иллюзорная, некоторое время назад, но из этого ничего не вышло, потом появилась еще одна, но и из этого ничего не вышло. С тех пор во мне проснулась ненависть к одиночеству, а того тягостнее отвращение к самому себе, которое это одиночество на меня нагоняет.

Нельзя, впрочем, сказать, что я нынче несчастен. И я не спешу отыскать подходящий кинотеатр. Проработав всю вторую половину дня в зачуханной ремонтной мастерской на Лонг-Айленде, куда я устроился в силу чистого везенья и того, что босс мой — еврей из Германии, беженец, и любит брать на работу других перемещенных евреев, я хочу поскорее вернуться в город, выйти из метро и насладиться деловитым блеском огней на сумеречных улицах центрального Манхэттена. Они напоминают мне чарующие нью-йоркские «Ноктюрны» Джулиана Олдена Уира или парижские ночи Альбера Марке — это не реальный Нью-Йорк и не реальный Париж, это представления о Нью-Йорке и Париже: пелена, мираж, взвесь ирреалиса, которую любой художник опускает на свой город, чтобы сделать его своим, более пригодным для обитания, чтобы влюбляться в него при каждом перенесении его на картину и тем самым давать и другим возможность делаться в воображении жителем этого нереального города. Мне всегда нравился этот иллюзорный Манхэттен, отраженный в стекле реального Манхэттена, преобразующий его ровно настолько, чтобы мне захотелось его полюбить. Оказаться сейчас в центре куда приятнее, чем прямиком ехать домой, выйти из обшарпанного вестибюля подземки на перекрестке 96-й и Бродвея, шагать по темной, забирающей вверх 97-й, где время от времени попадаются сбитые зверушки как напоминания о том, что этот современный мегаполис по сути своей — гигантская сточная канава. Что может быть дальше от любимых городов Писсарро и Хоппера? Вот уж что мне сегодня точно некстати, так это зачуханная 97-я.

Мне нравится так вот случайно выскочить из реальности, получить толику свободы и молчания в предвечерней тьме, почувствовать единение с ярко освещенным городом. Его жители, направляющиеся в разные места после работы, живут яркой жизнью, а поскольку мой путь почти что пересекается с их путями, ведь я иду по тому же тротуару, то и мне достается крупица их жизнелюбия. Есть что-то невероятно взрослое в том, что ты ушел с работы, но не должен торопиться домой. Мне нравится чувствовать себя взрослым. Так, видимо, поступают зрелые люди, когда заходят в бар или присаживаются в кафе после трудового дня. Находишь в своем графике нерасписанный промежуток, и, поскольку он ни к чему не предназначен, можно не нестись сквозь него сломя голову, а посмаковать его, замедлить течение времени — пусть этот непримечательный момент, который обычно протаскивают контрабандой в промежуток между закатом и ночью и редко проживают толком в силу его краткости, превратится из ничего в нечто, пусть смутная лакуна в вечере вдруг раскроется мигом благодати, который может остаться с тобой сегодня, завтра, до конца дней — как останется этот промежуток, хотя я пока этого и не знаю.

* * *

Вхожу в кинотеатр. Слышу голоса на экране. Понятия не имею, большой ли кусок фильма пропустил, испортит ли его мое опоздание. Внезапное разочарование — я не видел начала — меня отвлекает и придает всему просмотру ощущение нереальности, условности, как будто неважно, увижу я прямо сейчас фильм или нет, возможно, придется исправлять ситуацию повторным просмотром. Мне нравится мысль о повторном просмотре, заложенная в первый просмотр, — вот так мне нравится думать о том, что можно увидеть разные места и услышать разные истории во второй и в третий раз, причем думать об этом, когда я вижу и слышу их впервые, — так я подхожу почти к любой жизненной ситуации: лабораторное испытание перед настоящим использованием. Я еще вернусь, но с любимым человеком, только тогда фильм приобретет значимость и реальность. Ведь именно так я хожу на свидания, отвечаю на объявления о работе, выбираю курсы, составляю планы путешествий, нахожу друзей, выискиваю новое: с энтузиазмом, толикой паники, принужденности и лености — конечное целое порой оказывается закупоренным в банке с рассолом из нарождающейся обиды, а то и отвращения. Я, пожалуй, даже буду рад разочарованию в этом фильме. Я лишь совершаю необходимые движения — тестирую фильм, от которого все без ума и до просмотра которого я наконец-то снизошел, потому что сегодня последний вечер его показа в Нью-Йорке.

Перейти на страницу:

Похожие книги

На льду
На льду

Эмма, скромная красавица из магазина одежды, заводит роман с одиозным директором торговой сети Йеспером Орре. Он публичная фигура и вынуждает ее скрывать их отношения, а вскоре вообще бросает без объяснения причин. С Эммой начинают происходить пугающие вещи, в которых она винит своего бывшего любовника. Как далеко он может зайти, чтобы заставить ее молчать?Через два месяца в отделанном мрамором доме Йеспера Орре находят обезглавленное тело молодой женщины. Сам бизнесмен бесследно исчезает. Опытный следователь Петер и полицейский психолог Ханне, только узнавшая от врачей о своей наступающей деменции, берутся за это дело, которое подозрительно напоминает одно нераскрытое преступление десятилетней давности, и пытаются выяснить, кто жертва и откуда у убийцы такая жестокость.

Борис Екимов , Борис Петрович Екимов , Камилла Гребе

Детективы / Триллер / Проза / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Русская классическая проза
Взгляд и нечто
Взгляд и нечто

Автобиографическая и мемуарная проза В.П.Некрасова охватывает период 1930–1980-х годов. В книгу включены произведения, созданные писателем после вынужденной эмиграции и в большинстве своем мало известные современному читателю.Это прежде всего — «Записки зеваки», «Саперлипопет», послесловие к зарубежному изданию «В окопах Сталинграда», «Взгляд и Нечто».«Нет, не поддавайтесь искушению, не возвращайтесь на места, где вы провели детство… не встречайтесь с давно ушедшим», — писал Виктор Некрасов. Но, открывая этот сборник, мы возвращаемся в наше прошлое — вместе с Некрасовым. Его потрясающая, добрая, насмешливая память, его понимание того времени станут залогом нашего увлекательного, хотя и грустного путешествия.Для многих читателей Виктор Платонович Некрасов (1911–1987) сегодня остается легендой, автором хрестоматийной повести «В окопах Сталинграда» (1946), которая дала ему путевку в литературную жизнь и принесла Сталинскую премию. Это было начало. А потом появились «В родном городе», «Кира Георгиевна», «Случай на Мамаевом кургане», «По обе стороны океана»… Последнее принесло ему ярлык «турист с тросточкой». Возможно, теперь подобное прозвище вызывает легкое недоумение, а тогда, в уже далеком от нас 1963, это послужило сигналом для начала травли: на писателя посыпались упреки в предательстве идеалов, зазнайстве, снобизме. А через 10 лет ему пришлось навсегда покинуть родной Киев. И еще с десяток лет Некрасов жил и писал в эмиграции… На его могиле на небольшом муниципальном кладбище Сен-Женевьев де Буа под Парижем всегда свежие цветы…

Виктор Платонович Некрасов

Биографии и Мемуары / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Документальное